Стихотворения и поэмы

Рыльский Максим Фаддеевич

34

У Гершки Медника приобретя арбуз, Мы с ним бежали в сад, и нас листва скрывала. Казался овощ тот божественным на вкус. Мы чавкали вовсю, а эхо помогало! Был этой тайною наш закреплен союз. Как детство описать в одной странице малой? Как оживить струну, замолкшую давно? Зачем всё прошлое — мгновение одно?

35

С былым восторгом мне под грушею корявой Аксакова уже, наверно, не читать. А есть ли груша та? Уж мне не есть лукаво Запретного плода, чтобы не знала мать. Уже вечерний свет над зимнею дубравой, Но в сердце, черт возьми, всех весен благодать! Покамест греет кровь и жарки строки в песнях, Читатель

молодой, — поэт тебе ровесник!

36

Ты ходишь по земле неопытной стопой. Позволь благословить твои пути-дороги! Дыши и радуйся, — ведь молодость с тобой, Не избегай борьбы и не беги тревоги. Лети всегда вперед, как ветер молодой, Твои пусть никогда не тяжелеют ноги. Запомни, юноша: движение и крик Бессмертны, хоть живут они короткий миг.

37

Об этом я пишу, а тучи над страною [138] . Не лучше ль в ясный день о прошлом рассказать? Не всю еще напасть железною метлою Мы вымели с земли, — еще рыдает мать И, стиснув зубы, брат кремнистою тропою Идет и падает, чтобы, упавши, встать, Еще нам смерть грозит, и угрожают беды, И камни ранят нас, но путь наш — путь победы!

138

Поэма начата в 1941 году, под осень.

38

Так! Правда будет жить! И это — наша цель! Вновь расцветет страна, и радость будет снова, Но боли не забыть нам в несколько недель, И может быть, мое сейчас некстати слово, Некстати, может быть, воспоминаний хмель Пытаюсь я вплести в страны венок терновый, Не оскорбительно ль мои стихи звучат, Когда война и месть ударили в набат?

39

Пусть мать поверит мне, пусть мне поверят дети, — Любя грядущее, которое для нас Сверкает звездами сквозь ночи лихолетий, О прошлых временах я свой веду рассказ. Нет, не одни цветы срывал я в годы эти, — Мне видеть довелось и страшное не раз, И скажет мастер-внук и внучка-мастерица: «Всё это было так, но это будто снится!»

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Денис с Кузьмою раз (была зима тогда), По чарке выпивши (частенько выпивали!), Беседу завели. Стояли холода, А добрые друзья о лете толковали, О том, как может жить кукушка без гнезда И как от черепах рыбешки убегали, — И утверждал Кузьма, что знает без наук, В какое время дня обедает паук.

2

А молчаливый сад в уборе был нарядном. Деревья в инее сияли за окном, И поле белое таким казалось ладным, Плыл розоватый дым над голубым селом. Мир представлялся мне пособием наглядным, Он был куда как прост, хоть тайны были в нем, Хоть удивлялся я Денисовым системам И формулам Кузьмы — беседе Фабра с Бремом.

3

Что заставляло их настойчиво вникать В мир, скрытый для других, в запретные глубины? Порой едва-едва умевшие читать, Старались истину найти «простолюдины». Пытливого ума глубокая печать — Друзей отметили обильные морщины. Был каждый знак такой — фантазией прорыт, Но без фантазии бессилен и Эвклид!

4

Следя за утками, следя за куликами, С Денисом мы не раз скользили над водой, Как тени легкие. И нежными утрами Денис рассказывал о птице водяной, И кто из птиц кричит какими голосами, Какими осенью, какими же весной, — И раскрывал порой секреты и приметы, Каких у самого Мензбира даже нету.

5

Охоту Каленюк забавой называл, Но ловлю рыбную — занятием отменным, Священнодействием мой Каленюк считал, И рыболовом слыл едва ль не вдохновенным. Весь пруд романовский (он в зелени сверкал) Ему подвластен был, что было несомненным, Как Листу инструмент, пилоту — синева, Шевченку нашему — родные нам слова.

6

Я с рыбной ловли плыл вечернею порою. Закатный луч в пруде огни свои гасил, Далекий горизонт едва мерцал зарею, Спускались сумерки. Закат неясен был. Смотрю — в челне Денис. Приветствием со мною Он перекинулся. Замолк, а я спросил: «Вы что же дремлете? Ответ держите честно!» — «Крапивку нюхаю, — и пахнет же чудесно!»

7

Любил он запахи — и всяческой травы Натаскивал в курень, в шалашик свой прибрежный, Где отдыхал порой, где б отдыхали вы, С большой охотою отдавшись лени нежной; Там часто «Всадника» читал «без головы» Денис Исакович, но, рыболов прилежный, В моря далекие всем сердцем был влюблен: «Пиратами морей» зачитывался он.

8

Душа Денисова и книги признавала, О приключениях любил читать рыбак. Признаться, знаю я писателей немало, — Всё на устах у них Гомер, Шекспир, Бальзак, А под подушкою покоится, бывало, Рассказ о сыщиках, роман о сотнях драк: Вития без ума от Ната Пинкертона, А в лучшем случае — Дюма его икона.

9

Уже не говорю, что был Денис певцом, Что в пенье затмевал он самого Богдана. Позднее я узнал еще и о другом: Он сердцем обладал отнюдь не истукана. Везде ходил рассказ почтительный о нем, Что он у самого учился Дон-Жуана, Что пальцы не клади ему — Денису — в рот И что доставил он кое-кому хлопот.

10

Прошу прощения, блюстители морали: Признаться, я порой и сам нетверд был в ней, Но к пуританству всё ж склоняюсь в идеале, Хоть, может, седине обязан лишь своей Тем, что несу теперь суровые скрижали Безумной юности, ослепшей от страстей… А впрочем, я боюсь — друзья воскликнут хором: «Ишь завернул куда! Нет, ты не censor morum!» [139]

139

Censor morum (лат.) — суровый судья, блюститель нравов.

11

Ну, словом, обладал наш добрый Каленюк, Денис Исакович, горячим, пылким нравом. Он — чести рыцарской подчас наивный друг — Любил поговорить и спорщиком был бравым, Любил, чего таить, и рюмок дружный звук (По малой пропустить считал он делом правым), И ложки вырезал, искусством тем хвалясь, — Лентяем не был он, но жил не торопясь.

12

Зимою у окна, в убогой сидя хатке, Фруктовым саженцем он похвалялся мне В саду малюсеньком, чей вечно не в порядке Был низенький плетень, а в хатке на окне Грустили фуксии и кактус (он не в кадке, В горшочке изнывал и смирен был вполне). Он здесь присутствовал — всей роскоши замена,— Как славный баобаб добряги Тартарена!

13

Любил дарить Денис, — всё раздарить он мог. С уловом неплохим идет с пруда, бывало, Зацепит встречного, найдя любой предлог, Беседу заведет со старым или малым, Придумает дела. Минут пройдет пяток, Он о делах забыл. Улыбка заиграла. «Примите, — говорит, — подарок рыбака; Рыбешка мелкая!» А линь-то — с боровка!

14

Не составлял Денис меж прочих исключенья, Ведь щедрость — бедняков главнейшая черта. Никто не подвергал его рассказ сомненью. Рыбак рассказывал, как в юные года Он окунька поймал. Не рыба — загляденье! За годом год бежал, едва ли не в кита Та рыбка выросла, приняв размеры чуда,— К дням юности моей она достигла пуда.