Стихотворения и поэмы

Рыльский Максим Фаддеевич

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Я помню — был сентябрь. Прозрачный, теплый — он Казался мягким мне, созревшим виноградом. Окутывала ночь задумчивый балкон. Как будто женский хор, звеневший где-то рядом, Весь Киев предо мной сиял в огнях, и сон Бежал от глаз моих. Я ненасытным взглядом Глядел, окно раскрыв и свесясь из него, Какое деется на свете волшебство.

2

Он на балконе был, волшебник — сам Микола Витальевич. Сидел у мирного стола, И седина его, в сиянье ореола Прекрасной старости, всей свежестью цвела! Рождалась музыка. Она не поборола Покамест немоты и только в нем росла, На нотный белый лист

свои значки роняя, Чтоб вскоре зазвучать, сердцами потрясая.

3

Он головою в такт мелодии кивал (Что было у него типичною чертою). Наверно, перед ним далекий сон вставал: Хмель на жердях, село он видел пред собою, В кругу кудрявых верб пруд перед ним сиял, Дивчат и парубков он видел, — и рекою Рябины терпкий дух, когда-то столь родной, В согласье с песней тек вдоль улицы ночной.

4

О композиторе ходили анекдоты, И доводилось мне не раз о том слыхать, Как прибыл он в село однажды для работы — Какой-то вариант занятный записать, И, чемодан раскрыв (прочь мелкие заботы!), Все вещи выкинул и начал наполнять Подарками полей свой чемодан дорожный: Цветами разными, травою всевозможной.

5

Я, класса третьего прилежный гимназист, Жил у него тогда. Без памяти буквально В него я был влюблен, на белый глядя лист, Где музыка в тиши рождалась триумфально, И лист, который был еще недавно чист, Считал магическим. Как мальчик, беспечально Потягиваясь, встал квартиродатель мой [141] И вышел в комнаты. Ловил я звук любой.

141

Лысенко жил на Мариинско-Благовещенской (ныне Саксаганского) улице, а мы с братом квартировали у него.

6

Квартира вся спала (мой брат Иван со мною Жил в Киеве тогда. В ту зиму он кончал Здесь университет). Над книгою большою, В которой Митюков студентам излагал Законы римские, брат спал. А за стеною Творенье новое свое артист играл Тихонько, для себя. А я, подобно вору, Тайком, на цыпочках скользил по коридору.

7

То были радости самой весны нежней, Благоуханнее, чем дух земли согретой, Оттаявшей в те дни, когда мильон путей Пред каждым есть, хотя одна дорога к свету. Ах, эти дни, когда душа травы пьяней От ветра легкого, когда с душою этой Весь мир готов расцвесть!.. Я б, не жалея строк, Об этом рассказать и по-другому смог.

8

Я с приглашением на свадьбу мог бы ныне Ту музыку сравнить — с тем мигом золотым, Когда жених идет с возлюбленной княгиней Своей к венцу, и все дают дорогу им С хвалебным шепотом… Но по другой причине Дал волю музыкант способностям своим, — В честь клуба создал марш… Читатель, без сомненья, Потребуете вы тотчас же разъясненья!

9

Когда еще стоял трухлявый царский дуб И всюду старый строй лез со своим копытом, — Тогда не так легко открыть бывало клуб, Украинский к тому ж: был случай знаменитым, Достойным всяческих фанфар и прочих труб, Звенящих серебром над повседневным бытом, — И Лысенко сложил соклубникам привет, А первым слушал марш непризнанный поэт.

10

Я с самых ранних лет привык марать бумагу И всё не отучусь — пишу который год! И не одни стишки, — найдя в себе отвагу, Трактаты писывал и драмы стихоплет… Герой одной из них попался в передрягу — Он метился в свинью, что взрыла огород, А палкой наповал убил родного брата, Твердя, что темнота в том наша виновата.

11

Герб гимназический с фуражки сняв своей, Я тоже посещал тот клуб в былые годы. Не карты, не вино туда влекли гостей, — Сходилися туда поэты, счетоводы, И спор они вели, всех споров горячей (Друзья, мы спорщики, как видно, от природы),— Есть слово ли у нас такое — позаяк? И аргумент звучал: никто не скажет так!

12

И просвитянства там встречалося немало, И дух «Гречаников» [142] цвел слишком пышно там. Иная голова, однако, понимала, Что можно день прожить без этой песни нам. Да вот репертуар (его всегда хватало!) Всё ж труден иногда и нашим мастакам… Там Лысенко бывал, и в том же самом зале Порой творения Бетховена звучали.

13

Бывало много там и желто-голубых, Покрывших свой народ впоследствии позором,— В земле далекой гнить уделом стало их, А слово доброе прошло оралом спорым От края ближнего и до веков иных, По всем родным полям, по всем родным просторам, Вспахали почву нам Тарас, Сковорода, И светит нам, живым, — бессмертная звезда!

142

«Гречаники» — песня, весьма популярная в описываемое автором время, но не лишенная пошловатости.

14

Гремел там грозный бас Цесевича Платона, Сердца «Посланием» Садовский потрясал… Когда ж закрыли клуб блюстители закона, Микола Лысенко нежданно вдруг завял… [143] Но всё же удалось преодолеть препоны, И клуб украинский опять работать стал Под мудрой вывеской: «Семья» — «Родина» (или По-русски — «Родина»), — его и разрешили [144] .

143

После смерти Лысенка высказывали мысль, что закрытие украинского клуба усилило его сердечную болезнь и в конце концов привело к тому, что нить его жизни оборвалась.

144

В самом деле, назвав клуб «Родина» (т. е. по-украински — семья, род), что на русском языке читалось как «Родина» (отечество, отчизна), украинская общественность в Киеве добилась нового открытия своего клуба. Царские чиновники бывали не очень сообразительны.

15

Я был мечтателем. «Мечты» — плохое слово! Оно затрепано. Как жизнь в него вдохнуть? А трудно без него. Едва вздремну — готово: Вода передо мной течет в далекий путь; В далеком далеке ни облачка седого; Зеленоватый линь сквозь голубую муть Чешуйкою блеснет. Удилище сжимаю Рукой дрожащею… секунда — и поймаю!

16

Мечты! Мечты! О чем я только не мечтал, Я в детстве о каком не думал только деле! Решив стать столяром, тесал я и строгал У дядюшки Кузьмы, а годы подоспели — Летательный снаряд с Яськом изготовлял (О, добрых братьев Райт старинные модели!), Качаясь на ветвях, я полагал — вот-вот Взовьется в небеса мой гибкий самолет.

17

С такой фантазией, богатой бесконечно, Бежать в Америку нам было ни к чему. Сидим с Яськом. «А ну, брат Ягуар, конечно, С тобою лассо! — так я говорю ему, Яську. — Подай его!» И вот мустанг беспечно Пасется меж саванн; к мустангу самому — Совиное Крыло — лечу ветров быстрее, И звонкое лассо уже на конской шее.

18

Я верен удочке, от доброго ружья Вовек не отрекусь, хотя другие страсти Не раз владели мной, любезные друзья! — У ягод и цветов бывал я в милой власти. Хоть окулировать [145] не выучился я, Зато копал, сажал и был силён по части Подвязывания. На склоне лет ко мне Вернулась эта страсть в поселке Ирпене.

145

Окулировать — делать прививку «глазком», т. е. посредством почки культурного растения.