Стихотворения и поэмы

Рыльский Максим Фаддеевич

19

Весь мир, как бы оркестр нескладный, но огромный, Звенел, и вспыхивал, и потухал кругом. Мы долго молча шли… Но вот и флигель темный, Он во дворе стоял, объятом смутным сном, И только снег вокруг носился неуемный. «Спасибо, мы пришли… Мой друг за тем окном… Я мужа бросила… Меня убить он хочет…» Исчезла. Только снег, сойдя с ума, хлопочет.

20

Рукопожатие — как долгие века! Рукопожатие — короткое мгновенье! И не видать ее — одна кипит пурга… И всё растаяло, как будто сновиденье, И, может, заслужил я имя чудака, Банальное свое поведав приключенье Друзьям-читателям.

Пусть это будет сон — Не обязательно он должен быть умен.

21

Не слишком преданный мельчинке-бытовщинке, Ту ночь метельную забыть я не могу: Я помню мглистый снег и узкие ботинки, И отпечатки их я помню на снегу. Вот — с нею рядом я, и в два ручья снежинки Стремятся с двух сторон, и мы бежим в пургу. «Спасибо» милое я вспоминаю ныне, Как искорку в окне среди морозных линий.

22

Студенческой скамьи не вспоминаю я, Года студенчества истратил я впустую — Признаться, мне дала не много та скамья. Усвоив истину несложную такую, Что дело не уйдет, по полю бытия Катясь бессмысленно, я жил наудалую, Лишь слыша изредка гуденье непогод, Лишь видя иногда, как вихрь деревья гнет.

23

Но я не обладал способностью антенны Или сейсмографа, — и разве я один! Не трогали меня дождей и вихрей смены: Гул грохотал низин, гремел набат вершин, И шепот слушали дворцов и хижин стены, — Я ж, современности недальнозоркий сын, По жизни странствовал, как перекати-поле, Своею собственной одною занят долей.

24

Мне очень жаль, что я прошел полуслепым Туманные года, чреватые великим! Но в день прозрения вдруг расступился дым Над современностью, над людом многоликим, И понял я тогда, чем был он одержим — Родимый мой народ, томимый гнетом диким, И все я понял сны, какие видел он Во мраке тягостном столыпинских времен.

25

Тот мрак еще давил, хотя рука Богрова «Петра последнего» к могиле привела. Меж молодых людей (о панычах здесь слово) Цветами гнусностей отрава расцвела, А на полях войны — здоровая основа — Простой народ страдал, и кровь его текла, Чтоб «джоны» разные не чересчур скучали, Чтоб прожигали жизнь, не ведая печали.

26

А Родионов сын — ровесник мой — Иван, С которым раков мы немало наловили, В окопах холодал, глотаючи туман, И по лицу его нередко вши скользили, Пока он не погиб от двух нежданных ран (Историки о них нигде не говорили). В Таврическом дворце, кадет и друг основ, В те дни витийствовал профессор Милюков.

27

С распутным Гришкою, с бездушным Николаем, С учтивым Штюрмером, с Родзянкою тупым Плыла монархия. Те годы вспоминаем, И видим море слез, и видим снег и дым. И зарева зажглись над неоглядным краем,— Восстал народ. И там, где стало всё иным, Но где до этого дышало всё позором, — Десница Ильича труда открыла форум.

28

Листок, каких мильон на дереве земном, — Благодарю судьбу, что я не оторвался От ветки родственной, что слышал первый гром, Что был свидетелем того, как мир менялся, Как в испытаниях, в кипенье боевом Народ ликующий к вершинам поднимался… Но приходилось мне немалый сделать путь, Чтоб, молодость догнав, себе ее вернуть.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ

1

Как листьев караван, подхваченный теченьем, Дни юности моей уплыли чередой, Хотя отнюдь не весь я мог бы с одобреньем Их свиток развернуть, хотя за них порой Случалось мне платить и грустным размышленьем И тайно пролитой горячею слезой, — Но и печальных строк, хоть плачу, не смываю И, милая земля, тебя благословляю! [170]

170

Строфа построена на реминисценциях из пушкинского стихотворения «Воспоминание».

2

Благословенна будь! Ты, юная всегда, Жизнь подарила мне — мир предо мной раскрыла, И в предрассветный час, когда не спит вода, Ты крыльями меня цветными наградила, Чтоб, из родимого я вылетев гнезда, Взмыл в небо свежее, где облака — ветрила. Ты, мне наставницу в искусстве замени, Стихотворения писала за меня.

3

В томленье чернозем. Фиалка молодая Сквозь листья старые встает в весенний срок, Дубравы ждут грозы, к ней руки простирая. И свой наладил свист чирёнок-свистунок, И кони где-то ржут, и, ярче слез сверкая, Березовый течет, за каплей капля, сок, И юность на мосту кленовом смотрит в воды, И снится ей любовь и смелые походы.

4

Не сказанным еще я говорю словам: «Вы стали для меня моей блаженной мукой! Быть может, расточил я вас по пустякам И не польетесь вы симфонией стозвукой, А впрочем, может быть, утрачен вкус к стихам Самой поэзией — богиней сребролукой, — Так прежде я б назвал ее на древний лад…» Вот и по-новому мои стихи звучат!

5

Здесь обнажение я применил приема Случайно, но себе поставил я на вид: Когда строка твоя сто раз уже знакома, Ни в чьей душе она огня не возбудит, И если свистунки, томленье чернозема И аромат цветов, любезный мой пиит, Родят в читателе какое-нибудь чувство, — Заслуга в этом всем не твоего искусства!

6

Конец был февраля. На крышах снег чернел. Чирикал, как дитя, воробушек несытый. Я спал над книгою, когда ко мне влетел Приятель мой — студент, бездельник знаменитый. В одно мгновение он выпалить успел: «Отрекся Николай!.. Ей-богу! Посмотри ты, — Свершилось! Настает эпоха из эпох…» Так и посыпались слова, что твой горох.

7

И началось тогда. И грохот отдаленной Доподлинной грозы, и грохоток речей Весьма сомнительных одной объединенной Текли симфонией, друг с другом споря в ней. Министров чехарда над грязью беспардонной Превесело велась. Крича: «Вези скорей!», Коня истории седлали те артисты, Которых правильней назвать — авантюристы.

8

Различных гетманов видали мы тогда, Петлюр, Деникиных мы всяческих знавали… Чтоб рыбки наловить, пока мутна вода, Трепали языком они и убивали; «Ура» и «караул» сливались иногда, И шлюхи в бантиках пунцовых щеголяли, И «рыцарь вольности», «защитник вечных прав», Страну распродавал, свой идеал поправ.

9

Я был полуслепым в те годы, но по мере Того как прозревал — я многое узнал: И ветер гнул людей, и кое-кто в партере При виде клоуна ладоши отбивал, И краснобай-делец, остря и лицемеря, Святыню опошлял, и старый либерал Себе доказывал, наивностью богатый, Что, дескать, лошади отнюдь не виноваты.