Стихотворения и поэмы

Китс Джон

Меркнет земное, отступает чувственное. Теперь лишь фантазия ведет поэта: все выше, дальше за поющей птицей… Улетать, чтобы — возвращаться. Сам Ките уподоблял воображение сну библейского праотца Адама, когда тому привиделось сотворение Евы: «…он пробудился и увидел, что все это — правда» (ЛП, с. 207).

Когда-то, в ранних вещах, Ките начинал с аллегорических обобщений: «Покинул день восточный свой дворец…» Затем уже на общий план накладывались зрительные подробности.

В поздних стихах он чаще начинает с предметных деталей, напрягает зрение — до темноты в глазах, пока не прольется внутренний свет и сама сущность вещей не обретет форму. Некогда следовавший чужому воображению, он искал себя в мифе; теперь он сам творит миф. Сквозь первоначально беглые, чувственные впечатления проступает контур — отвлеченное, мыслимое является зримым образом. Одна фигура, другая, застывшие в значительной позе, в символическом жесте… Как будто неподвижные, даже неясные в очертаниях, но если всмотреться в них, как некогда умел всмотреться Ките в рисунок на греческой

вазе, если внимательно проследить мысленным взором, то мы и не заметим, как родится движение, как в застывшем контуре очнется жизнь.

Прозрение правды сквозь реальность. Но это не значит — не замечая реальности: видеть, чтобы воображать, и воображать, чтобы понять смысл увиденного. Одно невозможно без другого. Лишь тому, кто способен заметить «яблоками отягченный ствол», вспученную тыкву, напыженные шейки лесных орехов, лишь ему, чей взор не погнушался малым, предстанет то, что незримо, — сама Осень, вступающая в мир: «Кто не видал тебя в воротах риг?..»

Обращение «К Осени» хронологически завершает цикл од, написанных весной; эта последняя ода, как ей и подобает, создана в сентябре все того же 1819 года. После нее Ките почти не пишет лирических стихотворений. Он очень болен. А год спустя становится ясно, что еще одну зиму в Англии он просто не переживет. Путешествие в Италию, давно желанное, теперь, увы, становится вынужденным и последним.

Утром 23 февраля 1821 года в Риме умирает молодой англичанин — Джон Ките. Он сам позаботился о своей эпитафии:

«Здесь лежит тот, чье имя начертано на воде». О чем хотел сказать поэт? О мимолетности бытия, которую он лишь и успел узнать в своей краткой жизни? Или в последний раз напомнить о том, что и в мимолетном сквозит вечность — вечность Прекрасного?

И. Шайтанов

ИЗ ПОЭМЫ «ЭНДИМИОН»

Прекрасное пленяет навсегда. К нему не остываешь. Никогда Не впасть ему в ничтожество. Все снова Нас будет влечь к испытанному крову С готовым ложем и здоровым сном. И мы затем цветы в гирлянды вьем, Чтоб привязаться больше к чернозему Наперекор томленью и надлому Высоких душ, унынью вопреки И дикости, загнавшей в тупики Исканья наши. Да, назло пороку, Луч красоты в одно мгновенье ока Сгоняет с сердца тучи. Таковы Луна и солнце, шелесты листвы, Гурты овечьи, таковы нарциссы В густой траве, где под прикрытьем мыса Ручьи защиты ищут от жары, И точно так рассыпаны дары Лесной гвоздики на лесной поляне. И таковы великие преданья О славных мертвых первых дней земли, Что мы детьми слыхали иль прочли.

ПОСЛЕДНИЕ

СОНЕТЫ

И ОДЫ

(1819)

* * *

Чему смеялся я сейчас во сне? Ни знаменьем небес, ни адской речью Никто в тиши не отозвался мне… Тогда спросил я сердце человечье: Ты, бьющееся, мой вопрос услышь, — Чему смеялся я? В ответ — ни звука. Тьма, тьма кругом. И бесконечна мука. Молчат и бог и ад. И ты молчишь. Чему смеялся я? Познал ли ночью Своей короткой жизни благодать? Но я давно готов ее отдать. Пусть яркий флаг изорван будет в клочья. Сильны любовь и слава смертных дней, И красота сильна. Но смерть сильней.

(?) марта 1819

СОН.

ПОСЛЕ ПРОЧТЕНИЯ ОТРЫВКА ИЗ ДАНТЕ

О ПАОЛО И ФРАНЧЕСКЕ

Как устремился к высям окрыленно Гермес, едва был Аргус усыплен, Так, волшебством свирели вдохновленный, Мой дух сковал, сломил и взял в полон Стоокое чудовище вселенной — И ринулся не к холоду небес, Не к Иде целомудренно-надменной, Не к Темпе, где печалился Зевес, — Нет, но туда, к второму кругу ада, Где горестных любовников томит Жестокий дождь, и бьет лавина града, И увлекает вихрь. О скорбный вид Бескровных милых губ, о лик прекрасный: Со мною он везде в круженье тьмы злосчастной!

16 (?) апреля 1819

К СНУ

О ты, хранитель тишины ночной, Не пальцев ли твоих прикосновенье Дает глазам, укрытым темнотой, Успокоенье боли и забвенье? О Сон, не дли молитвенный обряд, Закрой глаза мои или во мраке Дождись, когда дремоту расточат Рассыпанные в изголовье маки, Тогда спаси меня, иль отсвет дня Все заблужденья явит, все сомненья; Спаси меня от Совести, тишком Скребущейся, как крот в норе горбатой, Неслышно щелкни смазанным замком И ларь души умолкшей запечатай.

(Апрель) 1819

СОНЕТ О СОНЕТЕ

Уж если суждено словам брести В оковах тесных — в рифмах наших дней, И должен век свой коротать в плену Сонет певучий, — как бы нам сплести Сандалии потоньше, понежней Поэзии — для ног ее босых? Проверим лиру, каждую струну, Подумаем, что можем мы спасти Прилежным слухом, зоркостью очей. Как царь Мидас ревниво в старину Хранил свой клад, беречь мы будем стих. Прочь мертвый лист из лавровых венков! Пока в неволе музы, мы для них Гирлянды роз сплетем взамен оков.

Не позднее 30 апреля 1819

СЛАВА. I

Дикарка-слава избегает тех, Кто следует за ней толпой послушной. Имеет мальчик у нее успех Или повеса, к славе равнодушный. Гордячка к тем влюбленным холодней, Кто без нее счастливым быть не хочет. Ей кажется: кто говорит о ней Иль ждет ее, — тот честь ее порочит! Она — цыганка. Нильская волна Ее лица видала отраженье. Поэт влюбленный! Заплати сполна Презреньем за ее пренебреженье. Ты с ней простись учтиво — и рабой Она пойдет, быть может, за тобой!

30 апреля 1819

СЛАВА. II

Нельзя и пудинг съесть,

и думать, что он есть.

Пословица

Как жалок ты, живущий в укоризне, В тревожном недоверье к смертным дням: Тебя пугают все страницы жизни, И славы ты себя лишаешь сам; Как если б роза розы растеряла И слива стерла матовый налет Или Наяда карлицею стала И низким мраком затемнила грот; Но розы на кусте благоухают, Для благородных пчел даря нектар, И слива свой налет не отряхает, И своды грота ловят свое эхо, — Зачем же, клянча по миру успеха, В неверии ты сам крадешь свой дар?