Стихотворения, не вошедшие в сборники и ненапечатанные при жизни

Кнорринг Ирина Николаевна

Хедди(арабский мальчик)

Кусочек природы, как ветер, как птица, Подвижный, как пламя высоких костров, Веселый, как день, никого не боится, В какие-то тряпки одетый пестро. Приветлив, как солнце, беспечный ребенок, Задорен и весел смеющийся взгляд. Осклаблены зубы, а голос так звонок, Как писк воробьев, как трещанье цикад. Как будто сошел он с рекламы летучей, Как будто бы создан из этой земли; Сродни ему змеи, и кактус колючий, И белые камни в мохнатой пыли. Простой и беспечный, как юные годы. От мыслей и фраз бесконечно далек, Он — часть этой яркой и дикой природы, Колючих

растений нелепый цветок.

«Возможно ли счастье…»

Возможно ли счастье В тревоге летучей, В дыханьи весны? Душа – силуэт у стены – Порвалась, как туча, На части. Возможны ли светлые миги Здесь, в комнате странной, В просторном гробу? Я здесь истязаю судьбу. Лежат на столе деревянном Все новые книги. И кажется – света не будет. Как жалки стихов моих трели, Ушедшие сны. А там, в аромате весны, Проходят без смысла, без цели Угрюмые люди. Дрожащему сердцу не верю, Не жду сокровенного чуда, Тоске не пытаюсь помочь. Дождливая ночь, Безумие, юность и удаль – За хлопнувшей дверью. Бизерта < 1924>

Мысли вслух

Ахматова сказала раз: «Мир больше не чудесен!». Уже теперь никто из нас Не станет слушать песен. И день настал, и пробил час, И мир покрыла плесень. И Гиппиус в статье своей С тоской твердит в газете, Что все поэты наших дней — Сплошь – бездарь или дети, Что больше нет больших людей, Нет красоты на свете… Скребутся мыши. Ночь молчит, Плывет в тоске бессвязной. Несмелый огонек свечи В углу дрожит неясно… О, злое сердце, не стучи: Жизнь больше не прекрасна!

«Не широка моя дорога…»

Не широка моя дорога, Затерянная в пыльной мгле… Да что ж? Я не одна. Нас много, Чужих, живущих на земле. Нам жизнь свою прославить нечем, Мы – отраженные лучи, Апостолы или предтечи Каких-то сильных величин. Нас неудачи отовсюду Заточат в грязь, швырнут в сугроб. Нас современники забудут, При жизни заколотят в гроб. Мы будем по углам таиться, Униженно простершись ниц… Лишь отражением зарницы Сверкнем на белизне страниц. И, гордые чужим успехом, Стихами жалобно звеня, Мы будем в жизни только эхом В дали рокочущего дня. 23 февраля 1924. Сфаят

<Неведомому другу>

Мой странный друг, неведомый и дальний, Как мне тебя узнать, как мне тебя найти? Ты мне предсказан думою печальной, Мы встретимся на вьющемся пути. Обещанный бессолнечными днями, Загаданный печалью без конца, Ты мне сверкнул зелеными глазами Случайного, веселого лица. Прости за то, что самой нежной лаской Весенних снов и песен был не ты. Прости, прости, что под веселой маской Мне часто чудились твои черты.

«Молчание мне сказку рассказало…»

Молчание мне сказку рассказало, Мне что-то нашептала тишина. Ведь для меня здесь веяла весна. Я прежде этого не понимала. Ведь для меня немая гладь канала, Веселый воздух, утро, тишина И на песок приникшая волна. Мне этого казалось слишком мало. А дома, жарким солнцем разогрета, Весь день не говорила я ни с кем. Сидела в темноте, не зажигая света. Потом я стала думать о тоске. И вот теперь – как ветер на песке – Весь вечер буду рисовать сонеты. 26-V-24

Вчера

В душе поднималась досада За тихий потерянный вечер, За то, что в томительной скуке Уходят беззвучные дни. Казалось, что солнца не надо, Не надо закутывать плечи, Сжимая распухшие руки, В зрачках зажимая огни. Смеяться задорно и смело И тихо, как будто случайно, Веселое, звонкое имя Бросать, осторожно дразня… Но все отошло, надоело… Но сердце темно и печально… И мучает вечер пустыми Мечтами сгоревшего дня. Мечтала над томиком Блока, Стихи наизусть повторяя. А после опять пробегала Знакомые строки письма. И где-то далеко-далеко Проснулась тревога глухая, И снова душа тосковала Под гордым безверьем ума. А там, за стеной, говорили. Чтоб я приходила – кричали, И как-то была я не рада Звенящему ямбу стихов . Дрожали вечерние были, Неровно, мертво и печально. В душе закипала досада На холод растраченных слов. 4-11-24

Она

Такой скучающей и молчаливой Ведет ее судьба. Она – мучительно самолюбива И жалобна слаба. Проходят дни туманной вереницей, И плачет в них тоска. По вечерам над белою страницей Дрожит ее рука. В ее глазах – бессмысленно и скучно, Душа ее – мертва. Быть может, потому так однозвучны Всегда ее слова. С гримасою развенчанной царицы Беспомощно живет. А что порой в душе ее творится – Никто не разберет Глядит на все с неискренним презреньем, С беспомощной душой. Вот почему с таким ожесточеньем Смеется над собой. Пусть говорит, что ей во всем удача, Что в жизни нет «нельзя». Ведь часто по утрам красны от плача Бесслезные глаза. Ведь жизнь одна. Ведь юность хочет дани, И… некуда идти. И даже нет лукавых оправданий Бесцельного пути. 21-VIII-24

«В тот час, когда опять увижу море…»

В тот час, когда опять увижу море И грязный пароход. Когда сверкнет надежда в робком взоре, И якорь поползет, В тот час, когда тяжелый трап поднимут, И просверлит свисток, И проскользнет, уж невозвратно, мимо Весь белый городок. И над рулем, журча, заплетет ровно Зеленая вода, – Я все прощу, я все прощу любовно, Как прежде – никогда. И, пробегая взглядом крест костела, Бак и маяк большой, – Я снова стану девочкой веселой С нетронутой душой. 11-VII-24

«А с каждым вторником Сфаят пустеет…»

А с каждым вторником Сфаят пустеет. Прощаются, спешат на пароход. Два-три лица серьезней и грустнее, – И снова время тихое плывет. Есть где-то мир, и все идут вперед…. И только, ничего не понимая, Зачем-то – сильная и молодая — Ненужным дням я потеряла счет. 5– VIII-24