Стихотворения в прозе
Шрифт:
Шарль Бодлер
СТИХОТВОРЕНИЯ В ПРОЗЕ
I. Чужеземец
III. Confiteor художника
V. Двойная комната
VI. Каждому своя химера
IX. Негодный стекольщик
XII. Толпы
XVI. Часы
I. Чужеземец - Что любишь ты больше всего на свете, чужеземец, скажи, отца, мать, сестру, брата?
– У меня нет ни отца, ни матери, ни сестры, ни брата.
– Друзей?
– Вы произнесли слово, смысл которого до сего дня остается мне неизвестным.
– Родину?
– Я не знаю, на какой широте она расположена.
–
– Я полюбил бы ее охотно, - божественную и бессмертную.
– Может быть, золото?
– Я ненавижу его, как вы ненавидите Бога.
– Что же любишь ты, странный чужеземец?
– Я люблю облака... облака, что плывут там, в вышине... дивные облака!
_^_
III. Confiteor* художника
Как пронзают душу умирающие осенние дни! Ах! пронзают до боли; ибо есть упоительные ощущения, самая неясность которых не убавляет их силы; и нет острия более колкого, чем острие Бесконечности.
Какое огромное наслаждение - погрузить взгляд в необъятный простор неба и моря! Одиночество, тишина, ни с чем не сравнимая ясность лазури! Маленький парус, дрожащий на горизонте, что в своей крохотности и затерянности схож с моим непоправимым существованием, монотонная мелодия прибоя, - обо всех этих вещах я мыслю, или они мыслят мной (ибо в огромном пространстве грез "я" теряется мгновенно); они мыслят, говорю я, но эти мысли звучат музыкой и расцвечиваются яркими красками, свободные от словесных хитросплетений, силлогизмов и умозаключений.
Однако эти мысли, исходят ли они от меня или устремляются из глубины вещей, делаются вскоре чересчур напряженными. Избыток наслаждения сменяется вялостью и самым настоящим страданием. Мои нервы, слишком натянутые, содрогаются болезненно и мучительно.
И вот уже глубина небес меня подавляет, чистота и прозрачность - выводят из себя. Бесстрастная морская гладь, незыблемость этого грандиозного зрелища представляются мне возмутительными... Ах!.. нужно ли вечно страдать, или вечно избегать прекрасного? Природа, волшебница, не знающая жалости, всегда торжествующая соперница, оставь меня! Не искушай меня в моих желаниях и в моей гордыне! Всякий урок прекрасного - поединок, где художник испускает вопль ужаса перед тем, как упасть побежденным.
_^_
V. Двойная комната
Комната, похожая на сновидение, комната воистину не от мира сего, где недвижная атмосфера слегка окрашена розовым и голубым.
Душа погружается здесь в волны лени, напоенные ароматом сожалений и желаний. Голубовато-розовый сумрак; сладострастные грезы в моменты затмения.
Все предметы обстановки словно вытянувшиеся, вялые, расслабленные. Кажется, что и они грезят; иные сочли бы их живущими некой сомнамбулической жизнью, подобно камням и растениям. Ткани говорят на немом языке цветов, неба, солнечных закатов.
Ни одной художественной мерзости на стенах. Для чистой мечты, для впечатления, не поддающегося анализу, искусство четкое и положительное есть кощунство. Здесь все воплощает в себе достаточную ясность и нежную таинственность гармонии.
Едва уловимое тонкое благоухание, к которому чуть примешивается слабый запах сырости, разлито в воздухе, где дремлющий дух убаюкивается атмосферой теплицы.
Кисея струится в изобилии вдоль окон и ложа; она изливается белоснежными потоками. На ложе покоится Богиня, повелительница грез. Но как попала она сюда? Кто ее привел? какая магическая сила возвела ее на трон мечты и наслаждения? Не все ли равно? она здесь! я узнал ее.
Вот они, эти глаза, чье пламя пронизывает сумрак; эти хитрые и ужасные гляделки, которые я узнаю по их дьявольской злобе! Они притягивают, они порабощают, они пожирают неосторожный взор любого, кто осмелится их созерцать. Так часто я изучал эти черные звезды, влекомый любопытством и восхищением.
Какому доброму гению должен я возносить хвалу, в окружении тайны, тишины, покоя и благоухания? О блаженство! то, что мы называем жизнью, даже в ее самых счастливых проявлениях, не имеет ничего общего с этой высшей жизнью, которую я теперь познал и которую впиваю минута за минутой, секунда за секундой.
Нет! нет больше минут, нет секунд! Время исчезло; воцарилась Вечность, вечность наслаждений!
Но вот дверь содрогнулась от ужасного, тяжелого удара, и, как бывает в адских сновидениях, он показался мне ударом заступа, вонзившегося в мое собственное тело.
И тогда вошел Призрак. Это был судебный исполнитель, который явился пытать меня именем закона; гнусная сожительница, которая пришла вопить о нищете и добавлять пошлости своей жизни к горестям моей; или же рассыльный от издателя журнала, который требовал продолжения рукописи.
Райское убежище, богиня, властительница грез, Сильфида, как говорил великий Рене, - вся магия исчезла от жестокого удара, нанесенного Призраком.
О ужас! я вспоминаю! я вспоминаю! Да! эта убогая конура, обитель вечной скуки, действительно моя. Мебель, нелепая, пыльная, поломанная; камин, без огня и углей, со следами плевков; грустные окна, где капли дождя оставили бороздки в пыли; рукописи, исчерканные или незаконченные; календарь, где карандаш отметил скорбные даты.
А этот запах другого мира, которым я опьянялся с обостренной чуткостью, увы! он уступил смраду табака, смешанного с какой-то тошнотворной плесенью. Теперь все здесь дышало тленом запустения.
Во всем этом мире, тесном, но столь полном отвращения, лишь один знакомый предмет мне улыбается: склянка с настойкой опия, давняя и ужасная подруга; и, как все подруги, увы! щедрая на ласки и измены.
О, да! Время возвратилось, Время правит единовластно; и вместе с гнусным стариком вернулась вся демоническая свита Воспоминаний, Сожалений, Вздохов, Страхов, Тревог, Кошмаров, Раздражений и Неврозов.
Будьте уверены, что секунды теперь отсчитываются сильно и торжественно, и каждая, срываясь с маятника, говорит: "Я - сама Жизнь, невыносимая, неумолимая Жизнь!"
Только одна секунда в человеческой жизни призвана возвестить добрую весть, ту добрую весть, что вызывает у каждого чувство необъяснимого страха.
Да! Время правит; возобновилась его прежняя жестокая тирания. И оно погоняет меня, словно вола, своим двойным стрекалом: "Давай, шевелись, скотина! Обливайся потом, раб! Живей, проклятый!"
_^_
VI. Каждому своя химера
Под нависшим серым небом, посреди широкой пыльной равнины, где не было ни дорог, ни травы, даже ни единого ростка крапивы или чертополоха, - я повстречал множество людей, которые шли, согнувшись.