Стихотворения. Поэмы

Пастернак Борис Леонидович

ДОЖДЬ

Надпись на «Книге степи»

Она со мной. Наигрывай, Лей, смейся, сумрак рви! Топи, теки эпиграфом К такой, как ты, любви!

Снуй шелкопрядом тутовым И бейся об окно. Окутывай, опутывай, Еще не всклянь темно!

– Ночь в полдень, ливень, – гребень ей! На щебне, взмок – возьми! И – целыми деревьями В глаза, в виски, в жасмин!

Осанна тьме египетской! Хохочут, сшиблись, –

ниц! И вдруг пахнуло выпиской Из тысячи больниц.

Теперь бежим сощипывать, Как стон со ста гитар, Омытый мглою липовой Садовый Сен-Готард.

КНИГА СТЕПи

Est-il possible, – le f^ut-il?

Verlaine [8]

8

Возможно ли, – было ли это? Верлен (фр.).

ДО ВСЕГО ЭТОГО БЫЛА ЗИМА

В занавесках кружевных Воронье. Ужас стужи уж и в них Заронен.

Это кружится октябрь, Это жуть Подобралась на когтях К этажу.

Что ни просьба, что ни стон, То, кряхтя, Заступаются шестом За октябрь.

Ветер за руки схватив, Дерева Гонят лестницей с квартир По дрова. Снег всё гуще, и с колен — В магазин С восклицаньем: «Сколько лет, Сколько зим!» Сколько раз он рыт и бит, Сколько им Сыпан зимами с копыт Кокаин! Мокрой солью с облаков И с удил Боль, как пятна с башлыков, Выводил.

ИЗ СУЕВЕРЬЯ

Коробка с красным померанцем — Моя каморка. О, не об номера ж мараться По гроб, до морга! Я поселился здесь вторично Из суеверья. Обоев цвет, как дуб, коричнев И – пенье двери. Из рук не выпускал защелки, Ты вырывалась. И чуб касался чудной челки И губы – фиалок. О неженка, во имя прежних И в этот раз твой Наряд щебечет, как подснежник Апрелю: «Здравствуй!» Грех думать – ты не из весталок: Вошла со стулом, Как с полки, жизнь мою достала И пыль обдула.

НЕ ТРОГАТЬ

«Не трогать, свежевыкрашен», — Душа не береглась, И память – в пятнах икр и щек, И рук, и губ, и глаз. Я больше всех удач и бед За то тебя любил, Что пожелтелый белый свет С тобой – белей белил. И мгла моя, мой друг, божусь, Он станет как-нибудь Белей, чем бред, чем абажур, Чем белый бинт на лбу!

* * *

Ты так играла эту роль! Я забывал, что сам – суфлер! Что будешь петь и во второй, Кто б первой ни совлек. Вдоль облаков шла лодка. Вдоль Лугами кошеных кормов. Ты так играла эту роль, Как лепет шлюз – кормой! И, низко рея на руле Касаткой об одном крыле, Ты так! – ты лучше всех ролей Играла эту роль!

БАЛАШОВ

По будням медник подле вас Клепал, лудил, паял, А впрочем – масла подливал В

огонь, как пай к паям. И без того душило грудь, И песнь небес: «Твоя, твоя!» И без того лилась в жару В вагон, на саквояж. Сквозь дождик сеялся хорал На гроб и в шляпы молокан, А впрочем – ельник подбирал К прощальным облакам. И без того взошел, зашел В больной душе, щемя, мечась, Большой, как солнце, Балашов В осенний ранний час. Лазурью июльскою облит, Базар синел и дребезжал. Юродствующий инвалид Пиле, гундося, подражал. Мой друг, ты спросишь, кто велит, Чтоб жглась юродивого речь? В природе лип, в природе плит, В природе лета было жечь.

ПОДРАЖАТЕЛИ

Пекло, и берег был высок. С подплывшей лодки цепь упала Змеей гремучею – в песок, Гремучей ржавчиной – в купаву. И вышли двое. Под обрыв Хотелось крикнуть им: «Простите, Но бросьтесь, будьте так добры, Не врозь, так в реку, как хотите. Вы верны лучшим образцам. Конечно, ищущий обрящет. Но... бросьте лодкою бряцать: В траве терзается образчик».

ОБРАЗЕЦ

О, бедный Homo sapiens [9] , Существованье – гнет. Былые годы за пояс Один такой заткнет. Все жили в сушь и впроголодь, В борьбе ожесточась, И никого не трогало, Что чудо жизни – с час. С тех рук впивавши ландыши, На те глаза дышав, Из ночи в ночь валандавшись, Гормя горит душа. Одна из южных мазанок Была других южней. И ползала, как пасынок, Трава в ногах у ней. Сушился холст. Бросается Еще сейчас к груди Плетень в ночной красавице, Хоть год и позади. Он незабвенен тем еще, Что пылью припухал, Что ветер лускал семечки, Сорил по лопухам. Что незнакомой мальвою Вел, как слепца, меня, Чтоб я тебя вымаливал У каждого плетня.

9

Человек разумный (лат.).

Сошел и стал окидывать Тех новых луж масла, Разбег тех рощ ракитовых, Куда я письма слал.

Мой поезд только тронулся, Еще вокзал, Москва, Плясали в кольцах, в конусах По насыпи, по рвам.

А уж гудели кобзами Колодцы, и, пылясь, Скрипели, бились об землю Скирды и тополя.

Пусть жизнью связи портятся, Пусть гордость ум вредит, Но мы умрем со спертостью Тех розысков в груди.

РАЗВЛЕЧЕНЬЯ ЛЮБИМОЙ

* * *

Душистою веткою машучи, Впивая впотьмах это благо, Бежала на чашечку с чашечки Грозой одуренная влага.

На чашечку с чашечки скатываясь, Скользнула по двум, – и в обеих Огромною каплей агатовою Повисла, сверкает, робеет.

Пусть ветер, по таволге веющий, Ту капельку мучит и плющит. Цела, не дробится, – их две еще Целующихся и пьющих.