Стихотворения. Поэмы

Пастернак Борис Леонидович

Так пахла пыль. Так пах бурьян. И, если разобраться, Так пахли прописи дворян О равенстве и братстве.

Вводили земство в волостях, С другими – вы, не так ли? Дни висли, в кислице блестя, И винной пробкой пахли.

ГРОЗА, МОМЕНТАЛЬНАЯ НАВЕК

А затем прощалось лето С полустанком. Снявши шапку, Сто слепящих фотографий Ночью снял на память гром.

Меркла

кисть сирени. В это Время он, нарвав охапку Молний, с поля ими трафил Озарить управский дом.

И когда по кровле зданья Разлилась волна злорадства И, как уголь по рисунку, Грянул ливень всем плетнем,

Стал мигать обвал сознанья: Вот, казалось, озарятся Даже те углы рассудка, Где теперь светло, как днем!

ПОСЛЕСЛОВЬЕ

* * *

Любимая, – жуть! Когда любит поэт, Влюбляется бог неприкаянный. И хаос опять выползает на свет, Как во времена ископаемых.

Глаза ему тонны туманов слезят. Он застлан. Он кажется мамонтом. Он вышел из моды. Он знает – нельзя: Прошли времена и – безграмотно.

Он видит, как свадьбы справляют вокруг. Как спаивают, просыпаются. Как общелягушечью эту икру Зовут, обрядив ее, – паюсной.

Как жизнь, как жемчужную шутку Ватто, Умеют обнять табакеркою. И мстят ему, может быть, только за то, Что там, где кривят и коверкают,

Где лжет и кадит, ухмыляясь, комфорт И трутнями трутся и ползают, Он вашу сестру, как вакханку с амфор, Подымет с земли и использует.

И таянье Андов вольет в поцелуй, И утро в степи, под владычеством Пылящихся звезд, когда ночь по селу Белеющим блеяньем тычется.

И всем, чем дышалось оврагам века, Всей тьмой ботанической ризницы Пахнёт по тифозной тоске тюфяка, И хаосом зарослей брызнется.

* * *

Мой друг, ты спросишь, кто велит,

Чтоб жглась юродивого речь?

Давай ронять слова, Как сад – янтарь и цедру, Рассеянно и щедро, Едва, едва, едва.

Не надо толковать, Зачем так церемонно Мареной и лимоном Обрызнута листва.

Кто иглы заслезил И хлынул через жерди На ноты, к этажерке Сквозь шлюзы жалюзи.

Кто коврик за дверьми Рябиной иссурьмил, Рядном сквозных, красивых Трепещущих курсивов.

Ты спросишь, кто велит, Чтоб август был велик, Кому ничто не мелко, Кто погружен в отделку

Кленового листа И с дней Экклезиаста Не покидал поста За теской алебастра?

Ты

спросишь, кто велит, Чтоб губы астр и далий Сентябрьские страдали? Чтоб мелкий лист ракит С седых кариатид Слетал на сырость плит Осенних госпиталей?

Ты спросишь, кто велит? – Всесильный Бог деталей, Всесильный Бог любви, Ягайлов и Ядвиг.

Не знаю, решена ль Загадка зги загробной, Но жизнь, как тишина Осенняя, – подробна.

ИМЕЛОСЬ

Засим, имелся сеновал И пахнул винной пробкой С тех дней, что август миновал И не пололи тропки. В траве, на кислице, меж бус Брильянты, хмурясь, висли, По захладелости на вкус Напоминая рислинг. Сентябрь составлял статью В извозчичьем хозяйстве, Летал, носил и по чутью Предупреждал ненастье. То, застя двор, водой с винцом Желтил песок и лужи, То с неба спринцевал свинцом Оконниц полукружья. То золотил их, залетев С куста за хлев, к крестьянам, То к нашему стеклу, с дерев Пожаром листьев прянув. Есть марки счастья. Есть слова Vin gai, vin triste [13] , – но верь мне, Что кислица – травой трава, А рислинг – пыльный термин. Имелась ночь. Имелось губ Дрожание. На веках висли Брильянты, хмурясь. Дождь в мозгу Шумел, не отдаваясь мыслью. Казалось, не люблю, – молюсь И не целую, – мимо Не век, не час плывет моллюск, Свеченьем счастья тмимый. Как музыка: века в слезах, А песнь не смеет плакать, Тряслась, не прорываясь в ах! — Коралловая мякоть.

13

Вино веселья, вино грусти (фр.).

* * *

Любить, – идти, – не смолкнул гром, Топтать тоску, не знать ботинок, Пугать ежей, платить добром За зло брусники с паутиной. Пить с веток, бьющих по лицу, Лазурь с отскоку полосуя: «Так это эхо?» – и к концу С дороги сбиться в поцелуях. Как с маршем, бресть с репьем на всем. К закату знать, что солнце старше Тех звезд и тех телег с овсом, Той Маргариты и корчмарши. Терять язык, абонемент На бурю слез в глазах валькирий, И в жар всем небом онемев, Топить мачтовый лес в эфире. Разлегшись, сгресть, в шипах, клочьми Событья лет, как шишки ели: Шоссе; сошествие Корчмы; Светало; зябли; рыбу ели. И раз свалясь, запеть: «Седой, Я шел и пал без сил. Когда-то Давился город лебедой, Купавшейся в слезах солдаток. В тени безлунных длинных риг, В огнях баклаг и бакалеей,

Наверное, и он – старик И тоже следом околеет».

Так пел я, пел и умирал. И умирал, и возвращался К ее рукам, как бумеранг, И – сколько помнится – прощался.

ПОСЛЕСЛОВЬЕ

Нет, не я вам печаль причинил. Я не стоил забвения родины. Это солнце горело на каплях чернил, Как в кистях запыленной смородины.