Стихотворения. Рассказы. Малостранские повести
Шрифт:
– Тогда возьмите меня под руку,- мягко сказал Вацлав, подавая ей руку.
– Я по-городски ходить не хочу… да и не умею.
– Да это не по-городски. Я только поддержу вас, ведь путь-то не близкий, а вы утомлены и расстроены, обопритесь на меня, маменька.
И, взяв ее руку, он сам положил ее на свой согнутый локоть.
Катафалк тронулся, за ним шли только молодой Бавор с матерью. Вацлав выступал гордо, словно рядом с высокородной княгиней. У его матери было так легко на душе, что она и объяснить бы этого не могла. Ей казалось, что это она одна устроила похороны убогой Жанины.
IX. НОВОЕ ПОДТВЕРЖДЕНИЕ
Близился час летних посиделок. Дневной свет еще не померк, но в его белизне появилось что-то исподволь, осторожно напоминавшее о близости сумерек и сна. Люди еле двигались; наступил именно такой момент, когда работа уже замирала, а тяга к вечерним встречам и развлечениям еще не возникла.
Лоукота сидел за письменным столом. Лицо его выражало глубокую задумчивость. Было видно, что размышляет он о чем-то важном и что-то важное готовится совершить. Он передвигал чернильницу, перекладывал с места на место перья с красивыми костяными вставочками, без конца рассматривал их. Потом выдвинул ящик и вынул оттуда полпачки хорошей бумаги. Взяв один лист, он минуту подержал его в руке, потом полураскрытые его губы широко раскрылись, и звучное «да» вырвалось из полной груди. Он сложил лист пополам, как полагается для официальных бумаг.
Этот важный шаг, очевидно, давался ему не без внутренней борьбы, ибо он тут же поднялся и начал, словно отдыхая, прохаживаться по комнате. Ходил он как-то странно: делая два шага вперед и один назад, при этом голова падала ему на грудь, но он вскидывал ее, словно подбадривая себя.
– Да! – со вздохом произнес он.- Уж если этому суждено быть, – а оно, конечно, так,- то нечего медлить. Я попал в такую переделку, что надо спешить вовсю. Старая Лакмусова не захочет меня отпустить… И Клара тоже… О, это хорошая девушка, но я уже сделал свой выбор. Здесь я не могу оставаться – все должно быть закончено в ближайшие дни. Завтра я лично преподнесу Йо-зефинке третье стихотворение. Завяжу разговор, дам ей прочитать, буду следить за каждым движением в лице моей кошечки… А потом быстро доведу дело до конца… Официальное заявление напишу еще сегодня, сейчас я как раз в подходящем расположении духа.
Лоукота запахнул халат и опоясался шнуром, словно ему было холодно. Решительно сел за стол, обмакнул перо, испробовал его несколько раз на клочке бумаги, потом взмахнул им, опустил на бумагу и изобразил большое замысловатое «Д».
Затем он стал писать не останавливаясь, ровные красивые буквы ложились на лист.
«Достопочтимому магистру Королевской столицы Праги. Нижеподписавшийся с почтением извещает о своем намерении вступить в законный брак с девицей…»
Взглянув на написанное, он покачал головой.
– Очки тут не виноваты; темнеет, надо спустить штору и зажечь свет.
Вдруг послышался легонький стук в дверь. Лоукота торопливо схватил чистый лист бумаги и накрыл им написанное, потом с неохотой негромко произнес:
– Войдите!
В комнату вошел Вацлав.
– Я не обеспокою вас, пан доктор? – спросил он, закрывая дверь.
– Нет, нет, заходите,- пробормотал Лоукота неожиданно охрипшим голосом.- Я, правда, собирался кое-чем заняться… да садитесь, пожалуйста. А что это вы опять принесли?
Он задал этот вопрос машинально, не замечая бумажного свертка в руке Вацлава. Задумчивость туманила взгляд Лоукоты, и он не рассмотрел пока как следует своего гостя.
Вацлав сел.
– Принес
Он положил рукопись на письменный стол. Каждое движение Вацлава было гибким и молодым.
– Все вы забавляетесь… Ну, молодость! – улыбнулся Лоуко-та.- А как ваши дела, пан Вацлав?
– Плохо, и, надо надеяться, будут хуже!… Меня скорее всего выгонят со службы. Там нашли какие-то мои записки с сатирическими замечаниями о президенте. Нашему домовладельцу поручено дать заключение о моем творении и о том, изгонять ли меня со службы.
– Несчастный, неосмотрительный молодой человек! – всплеснул руками Лоукота.- Что же вы собираетесь делать?
– Что делать? Ничего! Стану писателем.
– Ну, ну, ну!
– Все равно рано или поздно я этого не избежал бы… Мне кажется, я уже достаточно созрел, или вы, доктор, считаете, что у меня не хватит таланта?
– Для того чтобы стать большим писателем, нужен большой талант, а маленькие писатели нашему народу не помогут. Они лишь свидетельствуют о нашей духовной ограниченности и идейно ослабляют наш народ. Поэтому тот, кому хочется прочитать действительно выдающееся произведение, обращается к иностранной литературе. Вступать в литературу вправе только человек, способный дать нечто новое и совершенно своеобразное. Ловких ремесленников у нас и без того больше, чем надо.
– Вы правы, доктор. Я питаю к вам безграничное доверие именно потому, что у вас такие трезвые взгляды. Я согласен с вами и прилагаю ваше мерило к себе. Не будем говорить о «великих» и «маленьких», я просто скажу смело и, быть может, даже дерзко, что сознаю величие цели. А кто хорошо знает свою цель и смело стремится к ней, тот обязательно чего-нибудь добьется; в таком человеке что-нибудь да есть! Я не стану заниматься затыканием литературных дыр, не буду работать по шаблону, я подойду к литературе с общеевропейской точки зрения, буду писать в современном духе, правдиво, брать своих героев из жизни, изображать действительность в неприкрашенном виде, говорить напрямик, что я думаю и чувствую. Неужто я не пробьюсь после этого!
– Гм… А деньги у вас есть?
– Сейчас, с собой, вы хотите сказать? Гульдена два, не больше, так что одолжить не могу…
– Нет, нет, я хочу сказать, есть ли у вас состояние?
– Вы же знаете…
– Ну так, значит, вы не пробьетесь. Будь у вас достаточно средств, чтобы вы могли на них жить да еще за собственный счет издавать каждое свое зрелое произведение, вы лет за десять добились бы признания, и тогда вам уже не пришлось бы самому издавать свои книги. А без денег вы ничего не достигнете. Первое ваше произведение, написанное не по шаблону, вы издадите в долг, и оно не разойдется, а до второй книги вообще дело не дойдет. На вас обрушатся, во-первых, за вашу независимость, которой не терпят в маленьких семьях и у малых народов, во-вторых, за то, что, живописуя правду, вы обидели маленький мирок и маленьких людей. Наиболее язвительные журналы скажут, что вы бесталанны и вообще сумасшедший, более снисходительные назовут вас сумасбродом. Рекламы у вас не будет…