Стихотворения. Рассказы. Пьесы

Брехт Бертольд

О, ФАЛЛАДА, ВИСИШЬ ТЫ!

Я волок мой полок из последней силы, До Франкфуртер Алле дополз едва, Закружилась моя голова, Ну и слабость! — я подумал, — о, боже! Шаг или два — я свалюсь полудохлый и хилый; Тут я грохнулся оземь всеми костьми, через десять минут, не позже. Едва со мной приключилось это (Извозчик пошел искать телефон), — Голодные люди с разных сторон Хлынули из домов, дабы урвать хоть фунт моей плоти. Мясо живое срезали они со скелета. Но я же еще дышу! Что ж вы смерти моей не подождете! Я знавал их прежде — здешних людей. Они сами Приносили мне средство от мух, сухари и сольцу, И наказывали ломовику-подлецу, Чтоб со мной по-людски обращался жестокий возница. Нынче они мне враги, а ведь раньше мы были друзьями. Что же с ними стряслось? Как могли они так страшно перемениться? Не

пойму я — в силу каких событий Исказились они? Я себе задаю вопрос: Что за холод прошиб их, что за мороз Простудил их насквозь? Озверели, что ли, от стужи? Поскорей помогите же им, поспешите, А не то такое вас ждет, что даже в бреду не придумаешь хуже.

¹⁹²⁰

КАЛЕНДАРНЫЕ СТИХИ

Хоть и вправду снег разъел мне кожу И до красноты я солнцем продублен. Говорят, что не узнать меня, ну что же! Кончилась зима — другой сезон. На камнях спокойно он разлегся, Грязь и тина на башке растут, Звезды, что начищены до лоска, Знать не знают, толст он или худ. Вообще созвездья знают мало, Например, что он изрядно стар. И луна черна и худощава стала. Он продрог на солнце и устал. Ах, на пальцах черных толстый ноготь, Лебедь мой, не стриг он и берег, Отпускал, не позволяя трогать. Лишь просторный надевал сапог. Он сидел на солнышке немного, В полдень фразу он произносил, Вечером легчало, слава богу, По ночам он спал, лишившись сил. Как-то хлынула вода, зверье лесное Исчезало в нем, а он все жрал, Воздух жрал и все съестное. И увял.

¹⁹²²

БАЛЛАДА О СТАРУХЕ

В понедельник стало полегче старой, И всем на диво она поднялась. Грипп ей казался небесной карой. Она с осени высохла и извелась. Два дня ее не отпускала рвота. Она встала буквально как снег бела. Продукты в запасе, но есть неохота. И она один только кофе пила. Теперь она выкрутилась. Рановато Петь над нею за упокой. От своего орехового серванта Она не спешила — вон он какой, Пускай червяк в нем завелся, а все же Старинная вещь. О чем говорить! Она его жалела. Спаси его, боже. И стала еще раз варенье варить. И она купила новую челюсть. Когда есть зубы, иначе жуешь. К ночи, когда себе спать постелешь, Их в кофейную чашку уютно кладешь. Письмо от детей ее не волнует, Но о них она будет бога просить. А сама еще с богом перезимует. И черное платье еще можно носить.

¹⁹²²

МАРИЯ

В ночь ее первых родов Стояла стужа. Но после Она совершенно забыла Про холод, про дымную печку в убогом сарае. Про то, что она задыхалась, когда отходил послед. Но главное — позабыла она чувство стыда, Свойственное беднякам: Стыд, что ты не одна. Именно потому это стало казаться в позднейшие годы большим торжеством, Со всем, что подобает. Пастухи прекратили свои пересуды. Позже, в истории, стали они королями. Студеный ветер Стал ангельским пением, А от дыры в потолке, сквозь которую дуло снаружи, Осталась звезда, глядевшая вниз. Все это Исходило от лика сына ее, который был легок, Любил, когда пели, Приглашал к себе бедняков, И привычку имел жить среди королей И ночью видеть звезду над собой.

¹⁹²²

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ЛЕГЕНДА

1 В рождественский вечер холод лют, И мы сидим здесь, бедный люд, Сидим в холодной конуре, Где ветер, словно на дворе. Войди, Иисусе, на нас взгляни, Ты очень нам нужен в такие дни. 2 Сидим кружком и ждем зари, Как басурмане и дикари. Снег ломит кости, как болесть, Снег хочет к нам в нутро залезть. Войди к нам, снег, без лишних слов: Не для тебя небесный кров. 3 Мы нынче гоним самогон, И он горяч, как сам огонь, Нам станет легче и теплей. Гуляет зверь среди полей. Войди к нам и ты, бездомный зверь, У нас для всех открыта дверь. 4 Лохмотья сунем мы в очаг, Огонь согреет нас, бедняг, Но только эта ночь пройдет, Нам руки холодом сведет. Входи к нам ветер, уже рассвет, Ведь и у тебя отчизны нет.

¹⁹²³

НА СМЕРТЬ ПРЕСТУПНИКА

1 Слышу я: скончался тот преступник. И когда совсем закоченел он, Оттащили в «погреб без приступок», И осталось все, как прежде, в целом: Умер только лишь один преступник, А не все, кто занят мокрым делом. 2 Мы освободились от бандита, Слышу я, и не нужна здесь жалость, Ведь немало было им убито. Ничего добавить не осталось. Нет на свете этого бандита. Впрочем, знаю: много их осталось.

Я НИЧЕГО НЕ ИМЕЮ ПРОТИВ АЛЕКСАНДРА

Тимур, я слышал, приложил немало усилий, чтобы завоевать мир. Мне его не понять: Чуть-чуть водки — и мира как не бывало. Я ничего не имею против Александра. Только Я встречал и таких людей, Что казалось весьма удивительным, Весьма достойным вашего удивления, Как они Вообще живы. Великие люди выделяют слишком много пота. Все это доказывает лишь одно: Что они не могли оставаться одни, Курить, Пить И так далее. Они были, наверное, слишком убоги, Если им недостаточно было Просто пойти к женщине.

ГОРДИЕВ УЗЕЛ

1 Когда Македонец Рассек узел мечом, Они вечером в Гордионе Назвали его «рабом Своей славы». Ибо узел их был Одним из простейших чудес света, Искусным изделием человека, чей мозг (Хитроумнейший в мире!) не сумел Оставить по себе ничего, как только Двадцать вервий, затейливо спутанных — для того, Чтобы распутала их Самая ловкая в мире Рука, которая в ловкости не уступала Другой — завязавшей узел. Наверное, тот, завязавший, Собирался потом развязать, Сам развязать, но ему, К сожаленью, хватило всей жизни лишь на одно — На завязыванье узла. Достаточно было секунды, Чтобы его разрубить. О том, кто его разрубил, Говорили, что это Был еще лучший из всех его поступков, Самый дешевый и самый безвредный. Справедливо, что тот, неизвестный, Который свершил лишь полдела (Как все, что творит божество), Не оставил потомству Имени своего, Зато грубиян-разрушитель Должен был, словно по приказу небес, Назвать свое имя и лик свой явить полумиру. 2 Так говорили люди в Гордионе, я же скажу: Не все, что трудно, приносит пользу, и, Чтобы стало на свете одним вопросом поменьше, Реже потребен ответ. Чем поступок.

ГОСТЬ

Уже стемнело, но она усердно Про все семь лет спросить его стремится. Он слышит: режут во дворе наседку, И знает: в доме не осталось птицы. Теперь нескоро он увидит мясо. — Ешь, — просит, — ешь! — Он говорит? — Потом. — Где был вчера? — Он говорит: — Скрывался. — А где скрывался? — В городе другом! Торопится, встает, скрывая муку, Он улыбается: — Прощай! — Прощай!.. — В руке Не удается удержать ей руку… И только видит прах чужой на башмаке.

КОРОВА ВО ВРЕМЯ ЖВАЧКИ

Наваливаясь грудью на кормушку, Жует. Глядите, как она жует, Как стебелька колючую верхушку Медлительно захватывает в рот. Раздутые бока, печальный старый глаз, Медлительные челюсти коровьи. И, в удивленье поднимая брови, Она на зло взирает, не дивясь. В то время, как она не устает жевать, Ее жестоко тянут за соски, Она жует и терпит понемножку. Ведь ей знакома жесткость той руки, И ей давно на все уже плевать, И потому она кладет лепешку.