Стихотворения

Толстой Алексей Константинович

ТЕЛЕСКОП

Баллада

Умен и учен монах Артамон, И оптик, и физик, и врач он, Но вот уж три года бежит его сон, Три года покой им утрачен. Глаза его впалы, ужасен их вид, И как-то он странно на братий глядит. Вот братья по кельям пошли толковать: “С ума, знать, сошел наш ученый! Не может он есть, не может он спать, Всю ночь он стоит пред иконой. Ужели (господь, отпусти ему грех!) Он сделаться хочет святее нас всех?” И вот до игумена толки дошли, Игумен был строгого нрава: Отца Гавриила моли не моли,— Ты грешен, с тобой и расправа! “Монах,— говорит он,— сейчас мне открой, Что твой отравляет так долго покой?” И инок в ответ: “Отец Гавриил, Твоей покоряюсь я воле. Три года я страшную тайну хранил, Нет силы хранить ее доле! Хоть тяжко мне будет, но так уж и быть, Я стану открыто при всех говорить. Я

чаю, то знаете все вы, друзья, Что, сидя один в своей келье, Давно занимался механикой я И разные варивал зелья, Что силою дивных стекол и зеркал В сосуды я солнца лучи собирал. К несчастью, я раз, недостойный холоп, В угодность познаний кумиру, Затеял составить большой телескоп, Всему в удивление миру. Двух братьев себе попросил я помочь, И стали работать мы целую ночь. И множество так мы ночей провели, Вперед подвигалося дело, Я лил, и точил, и железо пилил, Работа не шла, а кипела. Так, махина наша, честнейший отец, Поспела, но, ах, не на добрый конец. Чтоб видеть, как силен мой дивный снаряд, Трубу я направил на гору, Где башни и стены, белеясь, стоят, Простому чуть зримые взору. Обитель святой Анастасии там. И что же моим показалось очам? С трудом по утесам крутым на коне Взбирается витязь усталом, Он в тяжких доспехах, в железной броне, Шелом с опущенным забралом, И, стоя с поникшей главой у ворот, Отшельница юная витязя ждет. И зрел я (хоть слышать речей их не мог), Как обнял свою он подругу, И ясно мне было, что шепчет упрек Она запоздалому другу. Но вместо ответа железным перстом На наш указал он отшельнице дом. И кудри вилися его по плечам, Он поднял забрало стальное, И ясно узрел я на лбу его шрам, Добытый средь грозного боя. Взирая ж на грешницу, думал я, ах, Зачем я не витязь, а только монах! В ту пору дни на три с мощами к больным Ты, честный отец, отлучился, Отсутствием я ободренный твоим Во храме три дня не молился, Но до ночи самой на гору смотрел, Где с юной отшельницей витязь сидел. Помощников двух я своих подозвал, Мы сменивать стали друг друга. Такого, каким я в то время сгорал, Не знал никогда я недуга. Когда ж возвратился ты в наш монастырь, По-прежнему начал читать я псалтырь. Но все мне отшельницы чудился лик, Я чувствовал сердца терзанье, Товарищей двух ты тогда же расстриг За малое к службе вниманье, И я себе той же судьбы ожидал, Но, знать, я смущенье удачней скрывал. И вот уж три года, лишь только взойдет На небо дневное светило, Из церкви меня к телескопу влечет Какая-то страшная сила. Увы, уж ничто не поможет мне ныне, Одно лишь осталось: спасаться в пустыне”. Так рек Артамон, и торжественно ждет В молчанье глубоком собранье, Какому игумен его обречет В пример для других наказанью. Но, брови нахмурив, игумен молчит, Он то на монаха, то в землю глядит. Вдруг снял он клобук, и рассеченный лоб Собранью всему показался. “Хорош твой, монах,— он сказал,— телескоп, Я в вражии сети попался! Отныне игуменом будет другой, Я ж должен в пустыне спасаться с тобой”.

ПРОСТИ

Ты помнишь ли вечер, когда мы с тобой Шли молча чрез лес одинокой тропой, И солнышко нам, готовясь уйти, Сквозь ветви шептало: “Прости, прости!” Нам весело было, не слышали мы, Как ветер шумел, предвестник зимы, Как листья хрустели на нашем пути И лето шептало: “Прости, прости!” Зима пролетела, в весенних цветах Природа, красуясь, пестреет, но, ах, Далеко, далеко я должен идти, Подруга, надолго прости, прости! Ты плачешь? Утешься! Мы встретимся там, Где радость и счастье готовятся нам, Судьба нам позволит друг друга найти, Тогда, когда жизни мы скажем “прости!”

МОЛИТВА СТРЕЛКОВ

Великий Губертус, могучий стрелок, К тебе мы прибегнуть дерзнули! К тебе мы взываем, чтоб нам ты помог И к цели направил бы пули! Тебя и отцы призывали и деды, Губертус, Губертус, податель победы! Пусть дерзкий безбожник волшебный свинец В дремучем лесу растопляет, Ужасен безбожнику будет конец, Нас счастье его не прельщает: Он в трепете вечном и в страхе живет, Покуда час смерти его не пробьет. Пусть Гакельберг ночью шумит и трубит И грозно над бором несется, Охотника доброго он не страшит, Виновный пред ним лишь трясется, И слышит, чуть жив, над главою своей Лай псов, и взыванья, и ржанье коней. Пусть яростный вепрь иль сердитый медведь Лихого стрелка одолеет, Уж если ему суждено умереть, Он с верой погибнуть умеет. Чья верой душа в провиденье полна, Тому не бывает погибель страшна. Великий Губертус, могучий стрелок, К тебе мы прибегнуть дерзнули! К тебе мы взываем, чтоб нам ты помог И к цели направил бы пули! Тебя кто забудет на помощь призвать, Какого успеха тому ожидать!

“Я верю в чистую любовь...”

Я верю в чистую любовь И в душ соединенье; И мысли все, и жизнь, и кровь, И каждой жилки бьенье Отдам я с радостию той, Которой образ милый Меня любовию святой Исполнит до могилы. 1832

СТИХОТВОРНЫЕ ЗАПИСКИ.

ЭКСПРОМТЫ. НАДПИСИ. БУРИМЕ

[Б. М. МАРКЕВИЧУ]

Где нет толку никакого, Где сумбур и дребедень — Плюнь, Маркевич, на Буткова И явись как ясный день! 24 февраля 1859

[М. Н. ЛОНГИНОВУ]

Очень, Лонгинов, мне жаль, Что нельзя с тобой обедать — Какова моя печаль, То тебе нетрудно ведать. 1864

“Аминь, глаголю вам,— в восторге рек Маркeвич...”

“Аминь, глаголю вам,— в восторге рек Маркeвич, Когда к Москве-реке, задумчив, шел Катков,— Се агнца божья зрим!” Но злобный Стасюлевич Возненавидел вес классических оков И фарисейски плел, с враждою вечно новой, Прилегши за кустом, ему венец терновый. 28 декабря 1869

“Под шум балтийских волн Самарина фон Бок...”

Под шум балтийских волн Самарина фон Бок Разит без умолку. Их битву петь возьмусь ли? Ко матушке Москве решпект во мне глубок, Но “Lieber Augustin”[33] мои играют гусли, И, как ни повернусь, везде найду изъян: Самарин — Муромец, фон Бок же — грубиян. 28 декабря 1869

ЭЛЕГИЯ

Где Майков, Мей, и Мин, и Марков, и Миняев, И Фет, что девам люб? Полонский сладостный, невидящий Ширяев И грешный Соллогуб? Передо мной стоят лишь голые березы И пожелтевший дуб, Но нет с кем разделить в бору холодном слезы И насморк дать кому б! 11 января 1870

[М. М. СТАСЮЛЕВИЧУ]

Скорее на небе луну Заменит круг презренной . . . . , Чем я хоть мысленно дерзну Обидеть “Вестника Европы!” 18 ноября 1873

[В. А. АРЦИМОВИЧУ]

Ты властитель всех сердец, Нам же дядя и отец! 3 апреля 1875

[А. М. и Н. М. ЖЕМЧУЖНИКОВЫМ]

Милые дети, вас просят обедать. Дайте посланцу ответ; Нужен ответ, чтобы повару ведать, Сколько состряпать котлет.

НЕОЖИДАННОЕ НАКАЗАНИЕ

Толстый юнкер Арапетов В этот новый год, Взявши дюжину браслетов, К дядюшке несет. Он к Арапову приходит: “Дяденька,— браслет!” Видя бронзу, тот находит, Что родства-де нет. Оробел наш Арапетов, Услыхав ответ: “Мой племянник лишь Бекетов”. — “Ну так я ваш внук?” И вся дюжина браслетов Выпала из рук... “Внук ты мой? Так как же, сиречь — Значит, я ваш дед? Ну так я вас должен высечь И принять браслет...”

[Н. М. ЖЕМЧУЖНИКОВУ]

Горька нам, Николай, Была б твоя утрата, К обеду приезжай И привези нам брата. Отсутствием твоим Отчасти поражен, Вчера я был один Урусовой пленен. Сам храбрый Бирюлев И звонкий Опочинин Явились без штанов, И вечер был бесчинен...

ПРОГУЛКА ПОД КАЧЕЛЯМИ

Вон тянется вдали колясок полоса, И из одной из них, свой выставив чубук, Лакей какой-то .... Все мокро, как роса, И древо мостовой сияет, будто бук. Люблю я праздников невинное смятенье, Вид пьяных мужиков мне просто утешенье! Мне нравился всегда народных игр состав, Поеду в балаган, поеду — решено! Гостиных модных мне наскучил уж устав, Дни юности я в них рассыпал, как пшено!

ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ БАЛКАНСКИЕ ГОРЫ

Вершины закутала туч полоса. Денщик, дай кисет и чубук! Меня до костей промочила роса, Здесь сыро — все ольха да бук! Вот выстрел!— Чу, что там вдали за смятенье? Врагов ли господь нам послал в утешенье? Цыганской ли шайки презренный состав Нам встретить в горах решено? Что б ни было, вспомним воинский устав, Рассыпем врагов, как пшено!