Стихотворения

Браунинг Роберт

Час миновал, пришла она назад, Сюда, где я привлек перчаткой взгляд; Я думал много: нынче только я Тебе надежда, о Италия моя! И тщательно составил монолог, Предельно убедительный, чтоб смог Он женщины сомненья обмануть: Что юный я шалун, набедокурил чуть, И намекнуть, что заплатить готов, Коль обо мне не скажут лишних слов. Но тут я прочитал лица черты – Спокойствие и мудрость простоты; Страны родной всех сочетанье благ – Как твердо шла, и улыбалась как, Способная босой ногой своей Щадя червя, давить без злости змей, И рассказал, ловя сиянье глаз: "За голову мою уже не раз Австрийцами объявлена награда, Их ненавижу я, и власти будут рады Вам заплатить – и злата не жалея! – Коль предадите в лапы их лакеев, Но ждет вас смерть – поверьте, я не лгу, Когда дознаются, что жизнь спасли врагу. Сейчас еды, воды ты принести должна, Еще перо, чернила; и бумага мне нужна, Потом пойдешь ты в Падую, с письмом, Успев до сумерек – отсюда путь прямой; В Duomo там зайди и спрячься до утра; Когда к Tenebrae прозвонят, придет пора К исповедальне проскользнуть бочком, Той, третьей, меж стеною и столбом: Склонясь, спроси: "Откуда мир придёт?", И раз еще спроси; и если скажет тот, Внутри: "От Воли и Христа! Вопрос Кто мудрый задает?" – не отвечая, брось В щель письмецо. Вернись, горда святым Трудом на благо Родины, что сын И дочь ее свершить смогли вдвоем". На третий день опять на месте том Она стоит, и прежний блеск очей; В восходе солнца был я не сильней Уверен, чем в ее приходе. Говорим О жизни, тайным делимся своим; Есть милый у нее, толст и высок – Сказала, взор метнув куда-то вбок, В сомненье явном: "Помощь

он тебе…" Но, замолчав уходит по тропе: "Нет, от других себя поберегу, Своей душе лишь доверять могу". Опять мне принесла питьё и пищу; Когда в другой район последний сыщик Ушел, то подоспела мне подмога – Мой падуанский друг старался много И преуспел. Она весть принесла. И пылко, за спасение от зла Я целовал ей руку; а потом свою На лоб ей положив, сказал: "Передаю Благословение Италии родной За верный подвиг, этою рукой". Вниз, к морю убежала; смыла след вода. Мы не встречались больше никогда. Как много лет я думал об одном, Забыв желания иные, был бойцом, С Италии врагами биться впредь Мечтал, за Родину готов был умереть! Я не любил; ну а теперь, когда Мне Карло изменил, настанет ли нужда Для сердца в друге новом? Но сейчас, Когда б волшебник некий мне припас Желаний несколько – ну скажем, три – Я вот что первым бы оговорил: Сжать Меттерниха [13] я хочу, пока Вся кровь не вытечет, подобьем ручейка, Из горла влажного на руки мне. Затем – Ну, со вторым желаньем нет проблем – Пусть Карло подлый, что теперь на воле, Неспешно угасает от сердечной боли Под новым господином. Третьему черёд… – Ох, что же пожелать потом? Идет Век мой к концу, и не осталось сил. И если бы теперь я попросил Увидеть отчий дом – как не готовы Увидеть близкие взор старика суровый! Исправно платят братья Австрии налог, Прокляв изгоя – был такой слушок; А ранние дружки, задорные – тогда Меня хвалившие – признаюсь без стыда, На бой поднявшие – теперь умудрены: Одни бормочут: "Бойтесь левизны", Другие намекают тонко: "Кто спешил – Запнулся тот!", напоминают: "Был Предупрежден ты нами наперед: Кто слишком рано начал – пропадет". "Все к лучшему…" угрюмо бормоча, Страна заснула, груз свалив с плеча. Мечты другие мне сейчас важны: Встать средь родной потерянной страны, Перебежав по моря волнам зыбким; Ту встретить женщину со смелою улыбкой, Спокойную, что в доме у пруда Живет, должно быть; в этом нет вреда, Чтоб подойти к крыльцу, взглянуть в окно, Войти и сесть, и видеть, как веретено Узоры чертит; и узнать у ней – Ну, скажем – имена её детей, Их возраст, и что делает супруг, Чтоб воспитать их… Разговоров круг Окончив, посидеть в молчанье час, И вновь поцеловать, как в прошлый раз, Ей руку, лба рукой коснуться чуть, И выйти снова на опасный путь.

13

Меттерних - австрийский государственный деятель, дипломат, министр; князь, герцог Порталла, из рода Меттернихов.

Напрасно на мечтанья, праздный шут, Ты время тратишь! Встань, дела не ждут.

Перевод Эдуард Юрьевич Ермаков

Фра Липпо Липпи

Я бедный братец Липпи, с позволенья! [14] Зачем мне тыкать факелом в лицо? Ух, вот позор! Подумайте – монах пред вами! Что, дело за полночь, обходите округу, И тут меня поймали, у конца аллеи, Где развеселых дам все приоткрыты двери? Моя обитель – Кармина, проверьте, Ну отыщите, коль усердье надо показать, Какая крыса там не в ту нору нырнула, Ловите крошечных мышей комочки, Пии, пии, – они крадутся в гости к ней. Ага, вы лучше знаете, что делать! Уберите Вы пальцы, что мне больно душат горло, И обращайтесь соответственно! Кто я? Ну, я из тех один, кто вместе с другом Живет – три улицы отсюда… он… как звать? Э… из Медичи он, господин Козимо, [15] Из дома на углу. Ого! Вот так-то лучше! Когда вас вешать будут – вспомните, скажите, Вот это каково – такая хватка? А вы заметьте, сударь – ваши негодяи Усвоили манеры, что лишат доверья: Ух, разве вы ловцы сардин, спешите По улицам, доход считая, уловляя в сеть? Вон тот один – точь в точь Иуда, право! Его лицо! Как, сударь? Извинитесь? Господь, не в гневе я! Скажите псам цепным, Пусть эту четверть флорина пропьют во здравье За щедрый дом, что приютил меня (И многих еще, парни! Еще многих!), И все пойдет путем. Его лицо я дал бы – Того, что на товарище повис у двери С копьем и фонарем – тому рабу, что держит Крестителя главу за волосы, одною Рукой (как будто говорит – "Смотрите!"), В другой оружие, еще от крови мокро! Вам не пришлось ли взять с собою мел, Иль уголь, или что? Тогда бы показал я! Да, я художник, коль определите так. Творенья брата Липпо, там и тут, Вы знаете и цените? Отлично! В глазах я вижу яркий, верный блеск! Вам говорю – пришлись по сердцу сразу! Присядем, все уложим должно, к члену член. Пришла весна, ночь побудила толпы По улицам гудеть и петь на карнавале, А я был в клетке заперт три недели, И для большого человека я писал святых И вновь святых. Не мог писать всю ночь – Уф! Выглянул в окно, ища прохлады. Там шум был многих ног и малых ножек, Звон лютни, смех и взрывы песен –

14

Здесь изложена биография реального художника эпохи Возрождения - монаха Филиппо ди Томмазо Липпи (1412-1469). Подробности взяты из знаменитой книги Вазари "Жизнеописания славнейших живописцев".

15

Козимо Медичи - диктатор Флоренции, покровитель искусств.

Цветок укроп – Любовь гони, и станет жизнь как гроб! Айвовый цвет – Я Лизу прочь послал, и в жизни счастья нет! Цветок тимьян… и дальше. Все кругом пошли. Едва за угол завернули – будто свет луны Запрыгал зайчиком – "хи-хи"; три стройные фигуры, Взглянули лица вверх… Ох, сударь, плоть и кровь – Вот из чего я сделан! На полоски Завесы, покрывала, простыни, Кровати всё убранство – в дюжину узлов: Вот лестница! И так полез я вниз, Карабкаясь кой-как, держась – и опустился, Скорей за ними. Встретил там меня весельем Святой Лаврентий, мой приятель, вскоре – [16]

16

Имеется в виду карнавал возле храма Св.Лаврентия во Флоренции.

Цветок розан – Я весел, почему – о том не знаю сам! И вот украдкою пустился я назад, В кровать вернуться и поспать немного Затем чтоб утром встать и вновь писать Иеронима, как он ранит себя в грудь Огромным круглым камнем, плоть смиряя, И тут меня схватили вы. Все вижу, да! Хотя глаза еще блестят, качаете главою – Монах, в тонзуре – говорите – бес в ребро! Явись здесь господин Козимо самолично – Смолчали бы, конечно; но – монах! Скажите – что я за скотина? Прямо, прямо! Я был дитятей, когда мама померла, Затем отец, и я на улице остался. Я голодал, Бог знает как, год или два, Ел корки дынь, объедки фиг, очистки, шелуху, Оборванный и одинокий. Раз, в морозный день, Когда желудок был пустым как ваша шляпа, Ударил ветер, и я пополам сложился. Лапачча, тетка старая, дала мне руку (А был ее сожитель жадный малый) И повела вдоль стен и по мосту, Прямой дорогою к монастырю. Шесть слов, Пока стоял я, первый хлеб жуя за месяц… "Так, мальчик, ты намерен, – мне сказал почтенный И толстый брат, – покинуть жалкий мир? Ты объяви!"… "Хлеб каждый день?" – я думал, "Готов на все!" Так сразу стал монахом; Отверг я мир, его гордыню, алчность, Дворы, именья, лавки, банки, виллы, Весь мусор, Медичи которому, как бесу, Сердца отдали – в девять лет отверг. Да, сударь, обнаружил вскоре я, Что это меньше чем ничто – набить желудок, И ряса теплая, обвитая веревкой, И сладкое безделье каждый день! "Посмотрим, на что послухи годятся" – я подумал. Но, сознаюсь, не одолел я путь. Вот суета! Пытались книгами меня завлечь – Господь, латынь вдолбить пытались понапрасну! Цвет маков – пламя, Латынь всю перепутал, любо только "AMO"! [17] Но знаете, когда на улице поголодаешь Лет восемь – такова судьба моя – Прохожих лица наблюдая – кто метнет Полуобъеденную гроздь, предмет желанья, А кто ругнется и пребольно пнет; Какой учтивый, добрый господин Держа свечу в причастный славный день, Мигнет и разрешит подставить плошку, Ловя горячий воск, потом опять продать, А кто охрану призовет, желая высечь… О чем я? – да, какой пес злой, какой позволит Взять кость одну из кучи в подворотне – Ну так душа и чувства в том отменно остры, Он знает суть вещей, и еще боле Уроки

ценные у голода берет и у нужды. Таких историй знаю много, вы поверьте, Их, будет время, рассказать могу… Людей я лица рисовал в своих тетрадях, Царапал на краях антифональных нот [18] , К значкам приделывал я ручки, ножки, Давал глаза, носы и щеки До и Фа, Творил рисунком целые миры В щелях меж слов, глаголов и причастий, На двери, на полу, на стенах. Иноки сердились. "Нет! – настоятель им – Изгнать, вы говорите? Не мудро. Жаворонок нам достался, не ворона. Что, если в нем талант дарован нам, Как кармелитам, как камальдолезам [19] , И Богомольным братьям – изукрасить церковь, Такой ей дать фасад, как подобает!" Вот так он мне позволил малевать. Хвала! Так голова была полна, а стены голы, Что не бывало облегчения такого в свете! Сначала, все сорта монахов, белых, черных, Нарисовал, худых и толстых; а потом и прихожан – От старых кумушек, на исповедь спешащих, До скорченного парня у алтарных врат – В крови убийства, тот укрылся в церкви, И дети вкруг него собрались, содрогаясь В восторге – частью от небритой бороды, А частью – видя сына жертвы гнев бессильный: Одна рука в кулак пред злыднем сжата, Другой он крестится, взирая на Христа (Чей лик печальный на кресте лишь это видит – Страданья, страсти тысячу уж лет); Тут дева бедная, накинув фартук на главу, (Горящий взор пронзает ткань) подходит к ним На цыпочках, и что-то говорит, бросает хлеб, Сережек своих пару и цветов корзину (С бурчаньем скот хватает), молится и исчезает. Так сделал я, воззвал: "Просящий получает! Смотрите, все готово!"; лестницу сложил И показал раскрашенный кусок стены. Монахи кругом стали, и хвалили громко, Не зная, что смотреть вначале, что потом, Натуры неученые: "Вот это человек! Смотрите на мальчишку, что собаку гладит! А девушка – точь в точь племянница Приора, Что лечит его астму; это жизнь живая!" Но тут сгорел триумф мой, как солома: Начальные пришли, чтоб оценить труды. У настоятеля и старцев вытянулись лица, Приказ был отдан – прекратить работу. "Как?! Он вышел за предел приличий, милуй Бог! Глаза, тела и члены как живые, Их много, как горошин; дьявольский соблазн! Твое заданье – не прельщать людей красою, Хвалить непрочный глиняный сосуд, Но ввысь поднять, презрев сей бренный мир, Забыть заставить о существованье плоти! Твоя работа – души рисовать людские: Душа – она огонь…иль дым? О нет, о нет… Она что пар, завернутый в пеленку, как дите (Такою изо рта исходит у умерших). Нет, это… ну, что говорить, душа – это душа! Вот Джотто, у него Святые молят Бога, К тому нас призывая – почему не делать так же? Зачем изгнал ты мысли о молитве Цветеньем красок, линий, непонятно чем?! Рисуй нам душу, о руках – ногах забыв! Стереть все это. Попытайся снова. Ох, эта юница с огромной грудью… Совсем племянница моя… Иродиада, я хотел сказать, Поет и пляшет, получив главу святую! Убрать все это!" Разве в сём есть смысл, спрошу? Чудесный способ душу рисовать – изображая тело Уродливым, чтоб взгляд не задержался, а пошел Подальше, отвращаясь. Сделать желтым снег, А то, что желто – сделать просто черным, Так смысл яснее выявлен (как будто), Когда все значит не себя и видом страшно. Зачем я не могу ногам придать движенье, Чтоб левая и правая двойной свершили шаг, И плоть красивой сделать, достоверной душу, В порядке обе сути? Милое лицо возьмем, Племянницу Приора… ох, угодники! Столь чудно, Что не понять – надежда в нем иль страх, Печаль иль радость? Разве красота не в этом? Представим – ей нарисовал глаза, огромны и глубоки, Так почему мне не добавить жизни в плоть, Затем прибавить душу – все втройне возвысив? А скажем, вот бездушная краса – (Такой не видел – но положим так): Возьмите красоту и ничего иного – Уже вещь лучшая из всех, что создал Бог! Отлично; а найти потерянную душу Сумеете в себе, когда восславите Творца. "Стереть!" Вот вам и жизнь моя, вся вкратце, И так идет она до дня сего. Я стал мужчиной, точно, и оковы скинул: Не надо было брать ребенка, восьми лет, И заставлять отречься от лобзаний! Хозяин сам себе, рисую по желанью, Рад друга завести, заметьте, в этом Доме! О Боже, там колец цепочка по фасаду – Все нужны лишь затем, чтоб закреплять Знамена, или привязать коней! Вот чудо! …Ученья годы помню, темный, мрачный взор, Все смотрит, за плечом маячит – как рисую, Все головой качает: "Вот конец искусства! Ты не из праведных, великих мастеров: Брат Анджелико – посмотри, вот гений! Лоренцо инок – вот кто взглядов не менял! Плоть возлюбив, вовек не станешь третьим!"

17

АМО - люблю (по латыни)

18

Антифония - так называлось в греческой церкви попеременное пение двух хоров, разделенных на два клироса

19

Камальдолезы - монахи из монастыря и скитов в Камальдоли

Цветок сосны – Держись путей деви… ой, привычных, а мне новые даны! Не третий я – поймите, Бога ради! Считаете, они всех ближе к сути, С латынью старой? Ну, сцепил я зубы, И ярость подавил; сжав губы, рисовал На радость им – но только не всегда: Ведь, правду говоря, не может жизнь идти Без перемен – застанет вечер теплый Меня: какой-то крик, и смех, дела мирские Цветок орех – По своему живи, лишь смерть одна на всех! Душа перевернется, чашки прочь летят, Ведь мир и жизнь не выдать нам за сон, И я творю безумства, просто из презренья, Валяю дурака (вот вы меня поймали!) От ярости! Так мельничная лошадь, Травы не видя десять лет, стучит копытом, Хоть мельник и не учит лицемерно – Мол, на солому лишь трава годится. Что людям нужно? Любят сено иль траву? Способны или нет? Вот этого хочу я – Раз навсегда решить! Ну а сейчас Так много лжи, что вред себе наносим: Не любим то, что втайне сильно любим, А любим по приказу или клятве, Хоть отвращенье в сердце ощущаем. Что до меня – то говорю, чему научен: Там вижу Бога я и Райский Сад, Где добрая жена; я выучил урок О ценности, значительности плоти, И за минуту разучиться не могу. Вы поняли: скотина я. Не спорю. Но посмотрите – так же ясно вижу, Как свет блестящей утренней звезды – Что скоро приключится. Есть у нас юнец, Пришедший в монастырь недавно – изучает, Что сделал я, прилежно, ничего не упуская; Звать его Гвиди – и монахи не в указ – [20] "Простец неловкий" его дразнят – не в обиду – Возьмет мой труд, уменье – и улучшит! Надеюсь прочно – пусть и не дожить мне – Но знаю, что грядет. Судите сами! Не много знаете в латыни, мне подобно, Однако, мне близки: вы повидали мир, Его красу, и чудеса, и славу, Вещей обличье, цвет, оттенки, формы, Все перемены – Бог творит все это! Зачем? Хвалить готовы вы, иль нет, Его за града ясный лик, изгибы рек, За горы вкруг и чистоту небес высоких, Особенно же за мужчин, детей и женщин, Которым все оправой? Для чего все это!? Чтобы уйти позорно? Или пребывать, К восторгу нашему? К последнему склонились! Так почему от слов не перейти к работе, Запечатлеть как есть, и будь что будет? Се божий труд – рисуй! Один здесь грех – Позволить правде ускользнуть. Не говорите: "Он Окончил всё, завершена природа, Решишься повторить (чего не сможешь) – Дурное дело совершишь; гони её долой!" Вы не заметили? Вот наше свойство – ценим То, что воссоздано, хотя мы сотню раз Вокруг видали вещи, но не замечали; Все нарисованным становится ценнее, Пусть суть не изменилась. Для того искусство: Велел нам Бог друг другу помогать, Давая ум взаймы. Ну, помните ли вы Урода своего лицо? Кусок угля, И вы запомните его, клянусь! Насколько лучше, Когда Возвышенное отражу так же правдиво! Но это значить – захватить Приора место, И Бога перед всеми толковать! Ой! Ой! Бешусь, как думаю, сколь много дел у человека И как близка могила! Мир ни черное пятно, Ни белое; он смысла полон, и благого смысла! Найти значенье – для меня важней воды и хлеба. "Да, но к молитве ты не побуждаешь! – Пеняет настоятель. – Здесь значенье ясно, Но для толпы не подойдет – ей нужны мессы. А помнишь ли о Пятнице Великой?" Слушай: Для этого искусство не потребно. Череп, кости, Две перекрещенные палки или, лучше, Тот колокол, что бьет часы, вам подойдет. Трудился над Св.Амвросием полгода, В изящном стиле фрески создал в Прато: [21] "Как смотрится, когда убрал леса? – Спросил у брата. "Чрезвычайно! – говорит, Теперь не только физии рабов, Священника вертящих над кострами резво, [22] Но всё скребет нам душу и смиряет; Народец богомольный сможет облегчить себя, Творя молитвы здесь, когда во гневе: Внушает страх вид адских дров внизу! Теперь ты новой ожидай работы, Да вырастут усердье, вера среди черни, Твои картины этому на пользу!" Смерть глупцам!

20

Гвидо неуклюжий - имеется в виду, вероятно, Томазо Гвиди (Мазаччо), прозванный так (masaccio - неуклюжий) за "небрежность в одежде и равнодушие к себе".

21

Прато - городок недалеко от Флоренции, в его церкви есть фрески Липпи.

22

Св. Лаврентий был заживо зажарен на решетке.