Эта моя книга, содержащая в себе произведения самого последнего времени, не представляет собой собрания отдельных, закрепленных в образы, разрозненных и самостоятельных лирических переживаний.
Во всей своей тройственной последовательности книга «Stigmata», на что намекает и самое название книги, является символическим изображением цельного мистического пути. Само собой очевидно, что самые главные основания и самые заветные субъективные устремления (пафос) автора ее касаются области, лежащей глубже так называемого «чистого искусства». Чисто художественная задача этой книги заключается в нахождении символической формы воплощения того, что рождалось в душе не непосредственно из художественного созерцания, а из религиозного искания.
Появление такой книги едва ли может озадачить или удивить именно в настоящее время.
Кризис современного символизма, уже приходящий к концу, является с самого начала лишь распадом так называемого эстетизма, т. е. того полуромантического, полудекадентического миросозерцания, которое, опираясь на иллюзию самоценности искусства и на ложный догмат аморализма, пыталось отождествить себя со всей областью символизма, с первых же шагов развития таившего в своих недрах неугасимый, священный огонь религиозного возрождения и великую идею синтетического искусства будущего, которое одно будет способно дать всей распадающейся нашей культуре безусловную религиозную санкцию и пробудить больную душу нашей расы к новому творчеству. Это обращение от эстетического иллюзионизма к мистицизму, говоря совершенно точно, — к христианству, внутри «современного символизма» является, быть может, самым существенным симптомом его развития, от Верлена и Гюисманса и до Роденбаха и Рильке. На этом пути неизбежно символизм приходит в интимную связь с священной символикой католицизма, над которой склоняется светлая тень величайшего из поэтов с его потрясающим благословением, тень Данте.
Эллис
Клеопатре Петровне Христофоровой
И ты, ослепшая от слез,упала на пути,и подошел к тебе Христоси молвил: «Все прости!».И кротко улыбнулся Он,и улыбнулась ты,и тихий свет и тихий соноблек твои черты.Душа, как келья, убрана,светла, проста, чистаи вся навек озаренаулыбкою Христа.Там за окном звенит пчела.качается сирень,там за окном и свет и мгла,а в келье вечный День…И я бродил по всем путям,и я ослеп от слез,но не предстал моим очамс улыбкою Христос.И был мой горький путь — позор,безумие и страсть.И вот теперь пришел, как вор,к твоим ногам упасть.И вот иду на голос Дняв твой дом, как в Божий дом…«О, Боже, помяни меняво Царствии Твоем!»
Stigmata
Кто это в сердце мне смотрит сквозь дымвзором и пламенным, и золотым,саваном лик свой окутав седым?Кто это льнет и маня, и клоня,кто безобразные лики огня,вдруг ускользнув, обратил на меня?Под мановеньем незримым Врагасвятость родного презрев очага,кажет огонь языки и рога.Пышет мне в очи и очи мне ест.ржавчиной кроет пылающий Крест,гасит мерцания меркнущих звезд.Кто это вырос, качаясь в дыму,горькую песню заводит про тьму,сонную душу уводит в тюрьму?Вот покачнулся, взметнулся, и вотснова сплошною стеною плыветснова плывет, и поет, и зовет…Вижу, рога наклонились к рогам,вспыхнувший пеплом распался Лингам,тени, дрожа, побежали к ногам.Внятно мне все и понятно в бреду,знаю, что был я когда-то в Аду,знаю и светлого знаменья жду.Нерукотворным Крестом осенен,облаком черным на миг затенен,знаю я, знаю, что дым — только сон!Вот расступается дыма стена,в Крест сочетаясь, встают пламена.вечная Роза над ним зажжена.Сердце — лампада, а руки, как сталь,призраки Ада уносятся в даль,вихрем мне пламенный шепот: «Грааль!»В белого дым превратился коня,и на руках и ногах у меняотпечатлились стигматы огня!
Часть I
A vederai color che son contend
nel foco, perche speran di venire,
quando che sia, a Ie beate genti.
A Ie quae poi se tu vorrai salire,
anima fia a do piu di me degna…
Dante. La Divina Commedia. Inferno (canto I, 118–122). [1]
В стране безумия
Безумие, как черный монолит,ниспав с небес, воздвиглось саркофагом,деревьев строй подобен спящим магам,луны ущербной трепетом облит.Здесь вечный мрак с молчаньем вечным слит;с опущенным забралом, с черным стягом,здесь бродит Смерть неумолимым шагом,как часовой среди беззвучных плит.Здесь тени тех, кто небо оскорбилбогохуленьем замыслов безмерных,кто, чужд земли видений эфемерных,Зла паладином безупречным был;здесь души тех, что сохранили строгобезумный лик отвергнутого Бога.
«Ты узришь тех, что в сонме осужденных…»
Ты узришь тех, что в сонме осужденныхСредь пламени хранят душевный мир,Тая надежду быть в краю блаженных:Твои стопы направить в лучший мирК тебе придет в тот час душа иная.Достойная…
Данте. Божественная комедия. Ад (песнь I. 118–122).
Роза ада
«Восстань! Сюда, сюда ко мне!
Прагрешница и Роза ада!»
Клингзор. «Парсифаль» Р. Вагнера.
Молюсь тебе, святая Роза ада,лик демона твой каждый лепесток,ты пламени кружащийся поток,ты, Куидри, Иезавель, Иродиада!Мечта де Рэ, Бодлера и де Сада,ты зажжена, чудовищный цветок,едва в песках земли иссякнул токутех невинных сказочного сада!Ты — Лотоса отверженный двойник,кто понял твой кощунственный язык,тот исказит навеки лик Господний.лобзая жадно твой багровый лик,в твоих огнях сгорая каждый миг,о, Роза ада, Солнце Преисподней!
Жених
Страшно!.. Колокол проклятыймир оплакал и затих.Ты со мной, во мне, Распятый,Царь, Господь и мой Жених!Тайно в сумрак тихой кельисходишь Ты, лучи струя,в четках, черном ожерельепред Тобой невеста я.Я, склонясь, оцепенела,лучезарен лик святой,но, как дым. прозрачно тело.и ужасен крест пустой.Я невеста и вдовица,дочь Твоя и сирота,и незыблема гробница,как подножие Креста.Я шепчу мольбы Франциска.чтоб зажегся, наконец.ярче солнечного дисканадо мною Твой венец.Веки красны, губы смяты,но мольба звучит смелей,возрасти на мне стигматы,розы крови без стеблей!. . . . . . . . . . . . . . .То не я ль брела с волхвамиза пророческой звездой,колыбель кропя слезамивозле Матери Святой?То не я ли ветвь маслинынад Тобою подняла,волосами Магдалины,плача, ноги обвила?В день суда и бичеванья(иль, неверный, Ты забыл?)Я простерлась без дыханья,вся в крови, без слов, без сил.То не я ли пеленалапеленами плоть Христа,и, рыдая, лобызаларуки, ноги и уста?Там, в саду, где скрыл терновниквход пещерный, словно сон,Ты не мне ли, как садовник,вдруг явился изъязвлен?Вот лобзая язву Божью,вся навеки проклята,припадаю я к подножью,чтобы Ты сошел с Креста.Завтра ж снова в час проклятыйв нетерпимом свете днябеспощадно Ты, Распятый,снова взглянешь на меня!
Злая лампада
Брачное ложе твое изо льда,неугасима лампада стыда.Скован с тобою он (плачь иль не плачь!)Раб твой покорный, твой нежный палач.Но, охраняя твой гаснущий стыд,злая лампада во мраке горит.Если приблизит он жаждущий взор,тихо лампада прошепчет: «Позор!»Если к тебе он, волнуясь, прильнет,оком зловещим лампада мигнет.Если он голову склонит на грудь,вам не уснуть, не уснуть, не уснуть!Злая лампада — то око мое,сладко мне видеть паденье твое.Сладко мне к ложу позора прильнуть,в очи, где видел я небо, взглянуть.Будь проклята, проклята, проклята,ты, что презрела заветы Христа!Заповедь вечную дал нам Господь:«Станут две плоти — единая плоть!Церковь — невеста, Я вечный Жених» —страшная тайна свершается в них.Брачное ложе твое изо льда,неугасима лампада стыда.Злую лампаду ту Дьявол зажег.Весь озаряется мертвый чертог.И лишь безумье угасит ее,в сердце и в тело пролив забытье!
Возмездие
Вечернюю молитву сотворя,забылся я, храним ее лампадой,овеяна вечернею прохладойона померкла, кротко, как заря;И тихий сон ступил за круг лампады;но не дремал лукавый Демон мой,змеиный жезл он вдруг простер над тьмойи далеко раздвинул все преграды.Пугливо тьмы отхлынул океан,и брачное очам предстало ложе:на нем она, чей лик. как образ Божий;с ней тот. кто не был звездами ей дан.И к ней припав горячими губами.он жадно пил священное вино,дрожа, как тать, и не было даноим светлого безумья небесами.Как пес голодный, как ночной шакал,он свой любовный долг творил украдкой,на миг упившись пищей горько-сладкой,как червь тянулся и опять алкал.Она же вся безвольно и бесстыдно,покорная змеиному жезлу,изнемогла от слез, но было видно,как, вспыхнув, взор пронизывает мглу.Я возопил к нему: «Хулитель дерзкий!спеши мой взор навек окутать в тьму!»Смеялся он, но, мнилось, были мерзкиих ласки и проклятому, ему.Тогда в душе возникнул голос строгий:«То высшего возмездья торжество!то вещий сон, тебе отныне богинавек даруют в спутники его.ты, осквернивший звездные чертоги,ты, в женщине узревший божество!..»
Тень
Еще сверкал твой зоркий глаз,и разрывалась грудь на части,но вот над нами Сладострастьепрокаркало в последний раз.От ложа купли и позорая оторвал уста и взгляд,над нами видимо для взора,струясь, зашевелился яд.И там, где с дрожью смутно-зыбкойна тени лезли тени, тампортрет с язвительной улыбкойцинично обратился к нам.И стали тихи и серьезнывдруг помертвевшие черты,и на окне узор морозный,и эти розы из тафты.Мой вздох, что был бесстыдно начат,тобою не был довершен,и мнилось, кто-то тихо плачет,под грязным ложем погребен.И вдруг средь тиши гробовой,стыдясь, угаснула лампада,и вечный сумрак, сумрак адаприблизил к нам лик черный свой.Я звал последнюю ступень,и сердце мертвым сном заснуло,но вдруг, мелькнув во сне, всплеснулаи зарыдала и прильнулаЕе воскреснувшая Тень.
