Стихотворения

Клюев Николай Алексеевич

1911

СКАЗ ГРЯДУЩИЙ

Кабы молодцу узорчатый кафтан, На сапожки с красной опушью сафьян, На порты бы мухояровый камлот — Дивовался бы на доброго народ. Старики бы помянули старину, Бабки — девичью, зеленую весну, Мужики бы мне-ка воздали поклон: "Дескать, в руку был крестьянский дивный сон, Будто белая престольная Москва Не опальная кручинная вдова…" В тихом Угличе поют колокола, Слышны клекоты победного орла: Быть Руси в златоузорчатой парче, Как пред образом заутренней свече! Чтобы девичья умильная краса Не топталась, как на травушке роса, Чтоб румяны были зори-куличи, Сытны варева в муравчатой печи, Чтоб родная черносошная изба Возглашала бы, как бранная труба: "Солетайтесь, белы кречеты, на пир, На честное рукобитие да мир!" Буй-Тур Всеволод и Темный Василько, С самогудами Чурило и Садко, Александр Златокольчужный, Невский страж, И Микулушка — кормилец верный наш, Радонежские Ослябя, Пересвет, — Стяги светлые столетий и побед! Не забыты вы народной глубиной, Ваши облики схоронены избой, Смольным бором, голубым березняком, Призакрыты алым девичьим платком!.. Тише, Волга, Днепр Перунов, не гуди, — Наших батырей до срока не буди!

1917

ПЕСНЬ СОЛНЦЕНОСЦА

Три

огненных дуба на пупе земном, От них мы три желудя-солнца возьмем: Лазоревым — облачный хворост спалим, Павлиньим — грядущего даль озарим, А красное солнце — мильонами рук Подымем над миром печали и мук. Пылающий кит взбороздит океан, Звонарь преисподний ударит в Монблан, То колокол наш — непомерный язык, Из рек бечеву свил архангелов лик. На каменный зык отзовутся миры, И демоны выйдут из адской норы, В потир отольются металлов пласты, Чтоб солнца вкусили народы-Христы. О демоны-братья, отпейте и вы Громовых сердец, поцелуйной молвы! Мы — рать солнценосцев на пупе земном — Воздвигнем стобашенный, пламенный дом: Китай и Европа, и Север и Юг Сойдутся в чертог хороводом подруг, Чтоб Бездну с Зенитом в одно сочетать, Им бог — восприемник, Россия же — мать. Из пупа вселенной три дуба растут: Премудрость, Любовь и волхвующий Труд.. О, молот-ведун, чудотворец-верстак, Вам ладан стиха, в сердце сорванный мак, В ваш яростный ум, в многострунный язык Я пчелкою-рифмой, как в улей, проник, Дышу восковиной, медыныо цветов, Сжигающих Индий и Волжских лугов!.. Верстак — Назарет, наковальня — Немврод, Их слил в песнозвучье родимый народ: "Вставай, подымайся" и "Зелен мой сад" — В кровавом окопе и в поле звучат… "Вставай, подымайся", — старуха поет, В потемках телега и петли ворот, За ставнем береза и ветер в трубе Гадают о вещей народной судьбе… Три желудя-солнца досталися нам — Засевный подарок взалкавшим полям: Свобода и Равенство, Братства венец — Живительный выгон для ярых сердец. Тучнейте, отары голодных умов, Прозрений телицы и кони стихов! В лесах диких грив, звездных рун и вымян Крылатые боги раскинут свой стан, По струнным лугам потечет молоко, И певчей калиткою стукнет Садко: "Пустите Бояна — Рублевскую Русь, Я тайной умоюсь, а песней утрусь, Почестному пиру отвешу поклон, Румянее яблонь и краше икон: Здравствуешь, Волюшка-мать, Божьей Земли благодать, Белая Меря, Сибирь, Ладоги хлябкая ширь! Здравствуйте, Волхов-гусляр, Степи Великих Бухар, Синий моздокский туман, Волга и Стенькин курган! Чай стосковались по мне, Красной поддонной весне, Думали — злой водяник Выщербил песенный лик? Я же — в избе и в хлеву Ткал золотую молву, Сирин мне вести носил С плах и бескрестных могил. Рушайте ж лебедь-судьбу, В звон осластите губу, Киева сполох-уста Пусть воссияют, где Мета. Чмок городов и племен В лике моем воплощен, Я — песноводный жених, Русский яровчатый стих!"

1917

Братская песня

Поручил ключи от ада Нам Вселюбящий стеречь, Наша крепость и ограда — Заревой, палящий меч. Град наш тернием украшен, Без кумирен и палат, На твердынях светлых башен Братья-воины стоят. Их откинуты забрала, Адамант — стожарный щит, И ни ад, ни смерти жало Духоборцев не страшит. Кто придет в нетленный город, Для вражды неуязвим, Всяк собрат нам, стар и молод, Земледел и пилигрим. Ада пламенные своды Разомкнуть дано лишь нам, Человеческие роды Повести к живым рекам. Наши битвенные гимны Буреветрами звучат… Звякнул ключ гостеприимный У предвечных, светлых врат.

ПАХАРЬ

Вы на себя плетете петли И навостряете мечи. Ищу вотще: меж вами нет ли Рассвета алчущих в ночи? На мне убогая сермяга, Худая обувь на ногах, Но сколько радости и блага Сквозит в поруганных чертах. В мой хлеб мешаете вы пепел, Отраву горькую в вино, Но я, как небо, мудро-светел И неразгадан, как оно. Вы обошли моря и сушу, К созвездьям взвили корабли, И лишь меня — мирскую душу, Как жалкий сор, пренебрегли. Работник родины свободной На ниве жизни и труда, Могу ль я вас, как терн негодный, Не вырвать с корнем навсегда?

1911, 1918

БЕЛАЯ ПОВЕСТЬ

Памяти матери

То было лет двадцать назад, И столько же зим, листопадов, Четыре морщины на лбу И сизая стежка на шее — Невесты-петли поцелуй. Закроешь глаза, и Оно Родимою рябкой кудахчет, Морщинистым древним сучком С обиженной матицы смотрит, Метлою в прозябшем углу На пальцы ветловые дует. Оно не микроб, не Толстой, Не Врубеля мозг ледовитый, Но в победья час мировой, Когда мои хлебы пекутся, И печка мурлычет, пьяна Хозяйской, бобыльною лаской, В печурке созвездья встают, Поет Вифлеемское небо, И Мать пеленает меня — Предвечность в убогий свивальник. Оно подрастает, как в темь Измученный, дальний бубенчик, Ныряет в укладку, в платок, Что сердцу святее иконы, И там серебрит купола, Сплетает захватистый невод, Чтоб выловить камбалу-душу, И к груди сынишком прижать, В лесную часовню повесть, Где Боженька книгу читает, И небо в окно подает Лучистых зайчат и свистульку. Потом черноусьем идти, Как пальчику в бороду тятьке, В пригоршне зайчонка неся — Часовенный, жгучий гостинец. Есть остров — Великий Четверг С изюмною, лакомой елью, Где Ангел в кутейном дупле Поет золотые амини, — Туда меня кличет Оно Воркующим, бархатным громом, От Ангела перышко дать Сулит — щекотать за кудряшкой, Чтоб Дедушка-Сон бородой Согрел дорогие колешки. Есть град с восковою стеной, С палатой из титл и заставок, Где вдовы Ресницы живут С привратницей-Родинкой доброй, Где коврик молитвенный расшит Субботней страстною иглою, Туда меня кличет Оно Куличевым, сдобным трезвоном Христом разговеться и всласть Наслушаться вешних касаток, Что в сердце слепили гнездо Из ангельских звонких пушинок. То было лет десять назад, И столько же весен простудных, Когда, словно пух на губе, Подснежная лоснилась озимь, И Месяц — плясун водяной Под ольхами правил мальчишник, В избе, под распятьем окна За прялкой Предвечность сидела, Вселенскую душу и мозг В певучую нить выпрядая. И Тот, кто во мне по ночам О печень рогатину точит, Стучится в лобок, как в притон, Где Блуд и Чума потаскуха, — К Предвечности Солнце подвел Для жизни в лучах белокурых, Для зыбки в углу избяном, Где мозг мирозданья прядется. Туда меня кличет Оно Пророческим шелестом пряжи, Лучом за распятьем окна, Старушьей блаженной слезинкой, Сулится кольцом подарить С бездонною брачной подушкой, Где остров — ржаное гумно Снопами, как золотом, полон. И в каждом снопе аромат Младенческой яблочной пятки, В соломе же вкус водяной И шелест крестильного плата… То было сегодня… Вчера… Назад миллионы столетий, — Не скажут ни святцы, ни стук Височной кровавой толкуши, Где мерно глухие песты О темя Земли ударяют, — В избу Бледный Конь прискакал, И свежестью горной вершины Пахнуло от гривы на печь, — И печка в чертог обратилась: Печурки — пролеты столпов, А устье — врата огневые. Конь лавку копытом задел, И дерево стало дорогой, Путем меж алмазных полей, Трубящих и теплящих очи, И каждое око есть мир, Сплав жизней и душ отошедших. "Изыди" — воззвали Миры, И вышло Оно на дорогу… В миры меня кличет Оно Нагорным пустынным сияньем, Свежительной гривой дожди С сыновних ресниц отряхает. И слезные ливни, как сеть, Я в памяти глубь погружаю, Но вновь неудачлив улов, Как хлеб, что пеку я без Мамы, — Мучнист стихотворный испод И соль на губах от созвучий, Знать, в замысла ярый раствор Скатилась слеза дождевая.

До 1919 г.

[1]

* Темным зовам не верит душа, *

Темным зовам не верит душа, Не летит встречу призракам ночи. Ты, как осень, ясна, хороша, Только строже и в ласках короче. Потянулися с криком в отлет Журавли над потусклой равниной. Как с природой, тебя эшафот Не разлучит с родимой кручиной. Не однажды под осени плач О тебе — невозвратно далекой За разгульным стаканом палач Головою поникнет жестокой.

1

"СГОТОВИТЬ ДЕДУ КРУП, ПОМОЧЬ РАЗВЕСИТЬ СЕТИ…". Вольга — былинный богатырь. Лаче — озеро в Архангельской области.

"ВОТ И Я — СУСЛОН ОВСЯНЫЙ…". Суслон — несколько снопов, составленных вместе для просушки. Гавриил — архангел, предрекший деве Марии рождение Христа. Умолот — жатва.

СКАЗ ГРЯДУЩИЙ. Всеволод — храбрый князь, герой "Слова о полку Игореве".

Темный Василька — Василий II Васильевич — великий князь Московский (1425–1462), был ослеплен галицким княжичем Дмитрием Шемякой.

Чурило Пленкович — былинный герой, богатырь — богач и щеголь. Александр

Златокольчужный — Александр Невский (ок. 1220–1263), князь, выдающийся государственный деятель. Был причислен церковью к лику святых. Микулушка -

Микула Селянинович, былинный герой, богатырь-пахарь. Радонежские Ослябя,

Пересвет — иноки-воины Троице-Сергиевой лавры (расположенной возле города Радонежа), герои Куликовской битвы. Днепр Перунов. — Во времена язычества в Киеве над берегом Днепра стоял идол Перуна, бога грома и молнии.

ПЕСНЬ СОЛНЦЕНОСЦА. Монблан — самая высокая вершина Альпийских гор.

Назарет — город в Палестине, где, по преданию, прошло детство Христа.

Немерод — библейский силач, основатель Вавилонского царства. Рублевская Русь — Русь эпохи Андрея Рублева, великого художника-иконописца (XIV в.).

<1912>

* Мне сказали, что ты умерла *

Мне сказали, что ты умерла Заодно с золотым листопадом И теперь, лучезарно светла, Правишь горным, неведомым градом. Я нездешним забыться готов, Ты всегда баснословной казалась И багрянцем осенних листов Не однажды со мной любовалась. Говорят, что не стало тебя, Но любви иссякаемы ль струи: Разве зори — не ласка твоя, И лучи — не твои поцелуи?

<1913>

* Дремлю с медведем в обнимку,*

Дремлю с медведем в обнимку, Щекою на доброй лапе… Дозорит леший заимку Верхом на черном арапе. Слывя колдуном в округе, Я — пестун красного клада, Где прялка матери-вьюги И ключ от Скимена-града! Не знают бедные люди, Как яр поцелуй медвежий!.. Луна — голова на блюде Глядится в земные вежи. И видят: поэт медведя Питает кровью словесной… Потомок Счастливый Федя Упьется сказкой чудесной. Прольет в хвою Песнослова Ресниц живые излуки… В тиши звериного крова Скулят медвежата-звуки. Словить бы Си, До для базара, Для ха-ха-ха Прова и Пуда! От книжного злого угара Осыпалось песни чудо. И только топтыгина лапой Баюкать старые боли… О, буквенный дождик, капай На грудь родимого поля! Глаголь, прорасти васильками, Добро — золотой медуницей, А я обнимусь с корнями Землею — болезной сестрицей!

19 ноября 1921

* Под древними избами, в красном углу,*

Под древними избами, в красном углу, Находят распятье, алтын и иглу — Мужицкие Веды: мы распяты все, На жернове — мельник, косарь — на косе, И куплены медью из оси земной, Расшиты же звездно Господней иглой. Мы — кречетов стая, жар-птицы, орлы, Нам явственны бури и вздохи метлы: — В метле есть душа — деревянный божок, А в буре Илья — громогласный пророк… У Божьей иглы не измерить ушка Мелькает лишь нить — огневая река… Есть пламенный лев, он в мужицких крестцах, И рык его чуется в ярых родах, Когда роженичный заклятый пузырь Мечом рассекает дитя-богатырь… Есть черные дни — перелет воронят, То Бог за шитьем оглянулся назад — И в душу народа вонзилась игла… Нас манят в зенит городов купола, В коврижных поморьях звенящий баркас Сулится отплыть в горностаевый сказ, И нож семьянина, ковригу деля, Как вал ударяет о грудь корабля. Ломоть черносошный — то парус, то руль, Но зубы как чайки у Степ и Акуль — Слетятся к обломкам и правят пиры… Мы сеем и жнем до урочной поры, Пока не привел к пестрядным берегам Крылатых баркасов нетленный Адам.

1916–1918

* На помин олонецким бабам *

На помин олонецким бабам Воскуряю кедровый стих… Я под огненным баобабом Мозг ковриги и звезд постиг! Есть Звезда Квашни и Сусека, Материнской пазушной мглы… У пиджачного человека Не гнездятся в сердце орлы. За резцами не вязнут перья Пеклеванных драчливых стай… Не магнит, а стряпка Лукерья Указует дорогу в рай. Там сосцы тишины и крынки С песенным молоком… Не поэты ли — сиротинки, Позабывшие Отчий дом? Не по ним ли хнычет мутовка, Захлебываясь в дрожжах?.. Как словесная бронза ковка Шепелявой прозе на страх! Раздышалась мякишем книга, Буква Ша — закваска в пере И Казбеком блещет коврига Каравану пестрых тире