Стихотворения

Клюев Николай Алексеевич

(1921)

* Потемки — поджарая кошка *

Потемки — поджарая кошка С мяуканьем ветра в трубе, И звезд просяная окрошка На синей небесной губе. Земля не питает, не робит, В амбаре пустуют кули, А где-то над желтою Гоби Плетут невода журавли. А где-то в кизячном улусе Скут пряжу и доят овец… Цветы окровавленной Руси — Бодяга и смертный волчец. На солнце саврасом и рябом Клюв молота, коготь серпа… Плетется по книжным ухабам Годов выгребная арба. В ней Пушкина череп, Толстого, Отребьями Гоголя сны, С Покоем горбатое Слово [2] Одрами в арбу впряжены. Приметна ль вознице сторожка, Где я песноклады таю? Потемки — поджарая кошка Крадутся к душе-воробью.

2

Слово, Покой — церковнославянские

названия букв

Ноябрь или декабрь 1921

* Меня хоронят, хоронят,*

Меня хоронят, хоронят, Построчная тля, жуки. Навозные проворонят Ледоход словесной реки! Проглазеют моржа златого В половодном разливе строк, Где ловец — мужицкое слово За добычей стремит челнок! Погребают меня так рано, Тридцатилентным бородачом, Засыпают книжным гуано И брюсовским сюртуком. Сгинь, поджарый! Моя одёжа — Пестрядь нив и ржаной атлас! РазорвАлась тучами рожа, Что пасла, как отары, нас. Я — из ста миллионов первый Гуртовщик златорогих слов, Похоронят меня не стервы, А лопаты глухих веков! Нестерпим панихидный запах… Мозг бодает изгородь лба… На бревенчатых тяжких лапах Восплясала моя изба. Осетром ныряет в оконцах Краснобрюхий лесной закат, — То к серпу на солнечных донцах Пожаловал молот-брат. И зажглись словесные клады По запечным дебрям и мхам… Стихотворные водопады Претят бумажным жукам. Не с того ль из книжных улусов Тянет прелью и кизяком. Песнослову грозится Брюсов Изнасилованный пером. Но ядрен мой рай и чудесен — В чаще солнца рассветный гусь, И бадьею омуты песен Расплескала поморка-Русь

1921

Молитва солнцу

Солнышко-светик! Согрей мужика… В сердце моем гробовая тоска. Братья мои в непомерном бою Грудь подставляют штыку да огню. В бедной избе только холод да труд, Русские реки слезами текут! Пятеро нас, пять червлёных щитов Русь боронят от заморских врагов: Петра, Ляксандра, кудрявич Митяй, Федя-орленок да я — Миколай. Старший братан, как полесный медведь, Мял, словно лыко, железо и медь; Братец Ляксандр — бородища снопом, Пахарь Господний, вскормленный гумном. Митя-кудрявич, волосья как мед, Ангелом стал у небесных ворот — Рана кровавая точит лучи. Сам же светлее церковной свечи, Федюшка-светик осьмнадцать годов Сгиб на Карпатах от вражьих штыков. Сказывал взводный: Где парень убит, Светлой слезинкой лампадка горит. В волость бумага о смерти пришла, Мать о ту пору куделю пряла, Нитка порвалась…Куделя, как кровь… Много на нашем погосте крестов! Новый под елью, как сторож, стоит, Ладаном ель над родимым кадит. Петрова баба, что лебедь речной, Косы в ладонь, сарафан расшитой, Мужа кончину без слез приняла, Только свечу пред божницей зажгла. Ночью осенней, под мелким дождем, Странницей-нищей ушла с посошком… Куйте, жните, палите миры и сердца! Шар земной — голова, тучи — кудри мои, Мох — коралловый остров, и слезку певца Омывают живых океанов струи.

* Есть две страны; одна — Больница, *

Есть две страны; одна — Больница, Другая — Кладбище, меж них Печальных сосен вереница, Угрюмых пихт и верб седых! Блуждая пасмурной опушкой, Я обронил свою клюку И заунывною кукушкой Стучусь в окно к гробовщику: "Ку-ку! Откройте двери, люди!" "Будь проклят, полуночный пес! Кому ты в глиняном сосуде Несешь зарю апрельских роз?! Весна погибла, в космы сосен Вплетает вьюга седину…" Но, слыша скрежет ткацких кросен, Тянусь к зловещему окну. И вижу: тетушка Могила Ткет желтый саван, и челнок, Мелькая птицей чернокрылой, Рождает ткань, как мерность строк. В вершинах пляска ветродуев, Под хрип волчицыной трубы. Читаю нити: "Н. А. Клюев, — Певец олонецкой избы!"

25 марта 1937

* В златотканные дни сентября *

В златотканные дни сентября Мнится папертью бора опушка. Сосны молятся, ладан куря, Над твоей опустелой избушкой. Ветер-сторож следы старины Заметает листвой шелестящей. Распахни узорочье сосны, Промелькни за березовой чащей! Я узнаю косынки кайму, Голосок с легковейной походкой… Сосны шепчут про мрак и тюрьму, Про мерцание звезд за решеткой, Про бубенчик в жестоком пути, Про седые бурятские дали… Мир вам, сосны, вы думы мои, Как родимая мать, разгадали! В поминальные дни сентября Вы сыновнюю тайну узнайте И о той, что погибла любя, Небесам и земле передайте.

<1911>

* Горние звезды как росы. *

Горние звезды как росы. Кто там в небесном лугу Точит лазурные косы, Гнет за дугою дугу? Месяц, как лилия, нежен, Тонок, как профиль лица. Мир неоглядно безбрежен. Высь глубока без конца. Слава нетленному чуду, Перлам, украсившим свод, Скоро к голодному люду Пламенный вестник придет. К зрячим нещадно суровый, Милостив к падшим в ночи, Горе кующим оковы, Взявшим от царства ключи. Будьте ж душой непреклонны Все, кому свет не погас, Ткут золотые хитоны Звездные руки для вас.

<1908>

* Безответным рабом *

"Безответным рабом Я в могилу сойду, Под сосновым крестом Свою долю найду". Эту песню певал Мой страдалец-отец, И по смерть завещал Допевать мне конец. Но не стоном отцов Моя песнь прозвучит, А раскатом громов Над землей пролетит. Не безгласным рабом, Проклиная житье, А свободным орлом Допою я ее.

<1905>

Песня о Соколе и трех птицах Божиих

Как по озеру бурливому, По Онегушку шумливому, На песок-луду намойную, На коряжину надводную, Что ль на тот горючий камешек, Прибережный кремень Муромский, — Птицы вещие слеталися, От тумана отряхалися. Перва птица — Куропь снежная, Друга — черная Габучина, А как третья птица вещая — Дребезда золотоперая. Взговорила Куропь белая Человечьим звонким голосом: Ай же, птицы вы летучия, — Дребезда и ты — Габучина, С братом-Ветром вы померялись, Облетели море около, Мими острова Буянного, Не видали ль злого Сокола — Душегуба окаянного? Отвечали птицы умные: Ай же, Куропь белокрылая, Божья птица неповинная, У тебя ль перо Архангела, Голос грома поднебесного. Мы летели мимо острова, Миновали море около, А не видли змея пестрово, Что ль того лихого Сокола. Только волны белогривые Сестры вольные, шумливые Принесли нам слухи верные, Вои гулкие, пещерные: Сокол-Царь — змея суровая, Та ли погонь стоголовая, Обрядился не на острове, Схоронился не на ростани, А навис погодной тучею, Разметался гривой долгою, Надо Свят-рекой текучею — Крутобережною Волгою. От полета соколиного, Злого посвиста змеиного, Волга-реченька смутилася — В сине море отшатилася. Ой, не звоны колокольные Никнут к зени, бродят около — Стонут люди полоненные От налета злого Сокола! И не песня заунывная Над полями разливается — То Плакун-трава могильная С жалким шорохом склоняется! Мы слетались, птицы мудрые, На совет, на думу крепкую, Со того ли саду райского — С кипариса — Божья дерева. Мы удумаем по-птичьему, Сгомоним по-человечьему: Я — Габучина безгрешная, Птица темная, кромешная, Затуманю разум Соколу, Очи выклюю у серого, Чтоб ни близ себя, ни около Не узнал он Света белого. Дребезда тут речь сговорила: Я развею перья красныя На равнины святорусские, В буруны озер опасные, Что ль во те ли речки узкие. Где падет перо небесное, Там слепые станут зрячими, Хромоногие — ходячими, Безъязыкие — речистыми, Темноумые — лучистыми. Где падет перо кровавое, Там сыра земля расступится, Море синее насупится, Вздымет волны над дубравою, Захлестнет лихого Сокола, Его силищу неправую, Занесет кругом и около Глиной желтою горшечною И споет с победной славою Над могилой память вечную. Прибредет мужик на глинянник, Кирпича с руды натяпает На печурку хлебопечную, На завалину запечную. Будет в стужу полузимнюю Спину греть да приговаривать: Воть-те слава соколиная — Ты бесславьем опозорилась! Напоследок слово молвила Куропь — птица белоперая: А как я, росой вспоенная, Светлым облаком вскормленная, Полечу в обитель райскую, К кипарису — древу Божию, К Саваофову подножию, Запою стихиру длинную, Сладословную, умильную, Ту стихиру во долинушке Молодой пастух подслушает… Свесит голову детинушка, Подотрет слезу рубахою, И под дудочку свирельную Сложит новую бывальщину

ПУСТЬ Я В ЛАПТЯХ

Пусть я в лаптях, в сермяге серой, В рубахе грубой, пестрядной, Но я живу с глубокой верой В иную жизнь, в удел иной! Века насилья и невзгоды, Всевластье злобных палачей Желанье пылкое свободы Не умертвят в груди моей! Наперекор закону века, Что к свету путь загородил, Себя считать за человека Я не забыл! Я не забыл!

<1905>

* Мы любим только то, чему названья нет, *

Мы любим только то, чему названья нет, Что, как полунамек, загадочностью мучит: Отлеты журавлей, в природе ряд примет Того, что прозревать неведомое учит. Немолчный жизни звон, как в лабиринте стен, В пустыне наших душ бездомным эхом бродит; А время, как корабль под блеск попутных пен, Плывет, и берегов желанных не находит. И обращаем мы глаза свои с тоской К Минувшего Земле — не видя стран грядущих… . . . . . В старинных зеркалах живет красавиц рой, Но смерти виден лик в их омутах зовущих.