Стихотворения

Хьюз Тед

Карнавал

Ворон снова поднял голову И увидел свои кости в пустоте Увидел свои глаза в бумажной обложке Свои кишки в очешнике Шопегауэра Свою кровь разбрызганной По партитуре Бетховена Он увидел свои мозги расплющенными как кремовый торт Что Юнг швырнул во Фрейда Увидел свою кожу всё ещё повязанной на кресте На самом деле было ещё хуже были ещё детали Лишь его рвота в траве Лежала невинной на росистом рассвете Где двери кренились во все стороны могильными плитами Он извивался он хлестал себя чтобы высвободиться — Хлыст гадюки из шипящего куста Даже не змея а последыш змеи Призрак змеи кричащий призраком крика Оттиснутая калька планарии Слепая в сиянии чёрная в черноте Пока ветер мёл дубовые листья и сверкали мрачные озёра.

Ворон пробуждается

Я взорвался бомбой-облаком, тупоголовый, мои громадные пальцы Ощупывали

поля, словно тени. Я стал тише воды, застыл в комьях почвы. Я стал меньше. Глаза мои упали с головы моей в атом. Моя правая нога стояла в комнате и лаяла на меня. Я попытался заткнуть её чёртов рот полотенцем, Но она убежала. Я гнался за ней Очень долго — и угодил в коварную ловушку, Где приманкой служили человечьи кишки. Камень пробарабанил, глаз глянул на меня из кошачьего зада. Я плыл вверх по течению, очищаясь в ледяной воде. Потом устал и перевернулся. Уснул. Проснувшись, я услышал голоса, множество голосов. Это кости мои болтали друг с другом На отметке прилива, зарывшись в гальку, разбросаны меж ракушек И перьев чаек. И грудина кричала: "Я породила миллион и миллион убила: Я была леопардом". — "Нет, нет, нет, нет, Мы были дивной женщиной", — визжало ребро. "А мы были свиньями, в нас вселились бесы, нас разрубил топор", — Кричал таз. А кости ног И кости рук сражались: "Мы были аллигаторами, Тащили вниз красоток и не отпускали". "Мы были подъяремными волами", — "Я был хирургом", — "Мы были сгустком эктоплазмы, что задушил монахиню, А позже пролежали годы в сапожной мастерской". Зубы пели, позвоночник скрипел Что-то неразборчивое. Я попытался смыться — Проснулся и побежал. Я попытался проснуться и побежать, Но они меня заметили. "Это он, снова он. Держи его!" Они с воем помчались за мной, я бежал. Ледяная рука схватила меня за волосы, Оторвала меня от ног моих и вознесла высоко Над всей землёй на пылающую звезду По имени

Кости

Кости — бешеный пони. Лунно-белый — звёздно-безумный. Скелет да череп. Бьёт копыто. Спящий просыпается с криком. Кто вломился? Кто взобрался на него и вернулся Или сдержал его? Он вздымается под ними — змеящийся горб хлыста. Уходят герой за героем — Сурово скачут всё дальше, Волосы дыбом. Пони смеётся, чуя битву — их крики летят обратно. Кто проживёт за него жизнь? Любая попытка его удержать, развернуть отлетает от пони Как сгнившая сбруя. Возвращаются разбитые лица, возвращаются часы да кошельки. Это чахлый жеребец земли — Разбивает колыбель В щепки и удирает.

Амулет

Внутри волчьего клыка — вересковая гора. Внутри вересковой горы — волчий мех. Внутри волчьего меха — криволесье. Внутри криволесья — волчья лапа. Внутри волчьей лапы — каменный горизонт. Внутри каменного горизонта — волчий язык. Внутри волчьего языка — оленьи слёзы. Внутри оленьих слёз — замёрзшая топь. Внутри замёрзшей топи — волчья кровь. Внутри волчьей крови — метель. Внутри метели — волчий глаз. Внутри волчьего глаза — Полярная звезда. Внутри Полярной — волчий клык.

В стране Льва

Он жил в картине с красивой рамой. Там бесчинствовал красный цвет, Хоть и был всего лишь краской. Чёрный швырялся страшными молниями, Но только до края холста. Золотой открыл глаза, Но только казался зрячим — Он не видел ключа тюремщика, Открывалки банки-кормилицы. Так что он был доволен. А ливень Стал своими предками, А слёзы Были дурным правлением, а вовсе не слезами, А кровавая катастрофа Была недостатком планирования, а не костедробилкой, И поцелуй Стал делом Божьей матери и дочери. И всё сущее стало фронтисписом книги, Оказавшейся шедевром, Делом всей жизни. Где-то среди её страниц Анютины глазки, увядшие, хрупкие, как крылышки мух, Отметили абзац, который он когда-то открывал, Когда случилось что-то важное — Забытое. Как? Забытое. Анютиным глазкам Нет дела до слов, что они запятнали. Нет ни причины, ни связи. И летит эта книга в пространстве Неоткрытой, Лирическим отступлением, Словно дырка от пули, сквозь которую ушла вся жизнь — Хотя, упади она на город, Кто-нибудь мог бы пострадать, И пришлось бы её сжечь Или хотя бы отбросить прочь. Анютиным глазкам надеяться не на что.

Вижу медведя

Вырастая из луковицы во влажной почве лижет чёрный кончик носа Розовым язычком его маленькие глазки Открываются и видят подарок огромный загадочный пухлый пакет Он над ним топчется нюхает швы Копается в обёртке сияет от радости скрывает ликование нюхает скребёт Дразнит себя царапая облизывая думая об этом Глотает экстаз мелкими глотками О медведь не открывай пакет Сиди сиднем да грей живот на солнышке Всё правда там всё и впрямь появилось Неважно сколько времени ты потратишь оно никуда не денется Лениво шатайся вокруг ленись восхищайся Всей мошкарой привлечённой к нему и сходящей с ума И всеми прочими белкой с выпученными от восторга глазами Оленем с выпученными от недоверия глазами Горностаем с выпученными от зависти и хитрости глазами Все сходят с ума от маленькой доли отмахнись от них ленись Зевай улыбайся позволь сердцу биться от счастья Грей сияющий мех своих щёк на утреннем солнце Ты получил всё это задарма

Анекдот на ночь

Жил-был человек Он встал с постели что вовсе не постель Натянул одежду что вовсе не одежда (Миллионы лет свистели у него в ушах) Надел ботинки что вовсе не ботинки Аккуратно завязал шнурки — и затянул потуже Чтобы пройти по полу что вовсе не пол Вниз по лестнице что вовсе не лестница Мимо картин что вовсе не картины Чтоб сделать паузу Вспомнить и забыть ночные сны что вовсе не сны И было там облако, первобытное, пророк; И был дождь, его тайнопись, клинопись На скрижалях солнца; И был свет с его напыщенной болтовнёй; Были берёзы, настойчивые, надоедливые. И ветер, упрёк за упрёком. За столом он прикрыл глаза чашами ладоней Словно из благодарности Избегая отражения в зеркале Спеша прочитать новости что вовсе не новости (Миллионы лет вертелись у него в желудке) Он вступил в круговорот жизни Но прекратил читать чувствуя вес своей руки В руке что вовсе не рука И он не знал что делать с чего начать Чтобы прожить день что вовсе не день А Брайтон был картинкой Британский музей был картинкой Боевой корабль из Фламборо был картинкой Барабанная дробь лёд в стакане рты Растянутые от смеха Что вовсе не смех Вот и всё что осталось от картинки В книге Под муссонными ливнями В разрушенной горной хижине Откуда много лет назад тело его стащил леопард.

Песнь против белого сыча

Белый сыч раздобыл надёжное оружие — Завещания своих жертв. Раздобыл глаза, что смотрят дальше жизни Из старых фосфоресцирующих трупов, Стащил, как мог, их кости Из-под обжигающей пурги. Смерть одолжила ему живот. Он носит лицо, найденное в море. Сплетая жилы последних дыханий, Он связал это всё вместе. Призрачной иглой скрипа Он сшил снежное платье, Из узловатого зоркого льда Выдавив кровь и жир. О гляди Сыч гляди Сквозь стену ледника На смертное поле Рыдающего снега и берёзового листа Где я ем твою душу ложкой из чаши И песнь моя воспаряет.

Корабль

Держись подальше от корабля, держись подальше. Или пусть заходит только душа. И то на цыпочках. Оберни ноги целлофаном. Не заноси ни страхов, ни пальцев. Забудь про рот и лёгкие, иначе поймёшь, о чём я. Тебя сошлют в путешествие В королевство Личинки. Держись подальше от корабля. Это тюрьма. Заключённые в кандалах С галактиками и снежинками ждут приговора. Ни вздоха не слышно, ни слезинки не видно. И если ты крикнешь, крик твой отправится вниз Свидетельством против тебя, и за борт Полетят твои шмотки и фотки. Так что держись подальше от корабля — Это корабль смерти. С грузом И экипажем — незримыми бесами, У которых нет других крючков для твоих надежд, Кроме раковых клеток или клешней в твоих почках — Бандой хозяина, заскучавшей и озверевшей В бесконечных скитаниях между этим светом и тем. Вот прелестная синеликая старая леди, Словно сошедшая с плаката об азиатской дизентерии. Она машет руками, усохшими до овечьих ножек. Спорит лично с Ангелом Смерти. Он уже начал нетерпеливо глодать её Под одеялом, слушая все её речи И не прерывая. Не трудись поднимать одеяло. Взгляни на эти лица с аккуратными причёсками, Безмолвно глядящие с подушек: они глядят сквозь трёп На посетителей, словно картинки из рамок. Это космический корабль, рухнувший из другого измерения В нашу юдоль камня, времени и железа И мёртвых от шока слов. Ибо это корабль увечных, И крики, слишком высокие для уха, Оставляют тебя онемевшим от изумления, Испаряют твои молитвы, как близко подошедшее солнце. Так что пусть мозг капитулирует, просто тупо гляди В глаза, что не глаза, а всего лишь дыры, в которых Есть только кровь и бактерии. И уходи с корабля, уходи, Последний груз ошибок собирается двигаться дальше — Последняя волна несчастных Освещает тебе путь к зубной щётке. Так возвращайся. Иначе Под твой последний вой тебя утянет из мешка нервов В Рай экипажа.

Колыбельная

Младенец звал Маму — череп чудовищно жал, Злоба смертного голода, ловушка-зажим без ласки. Младенец звал Маму — скелет схватил его, Клацали хрупкие кости, звякали стёкла суставов. Младенец звал Маму — могила мигала, цепляла, Распахнутые зубы и распластавшийся флагом язык Ползли к серванту, Младенец звал Маму. Мама пришла с бычьими ноздрями Мама пришла пером на палочке Мама пришла в шкуре ласки Оседлав, она поймала нечто бёдрами, сдавила его Пока змеиное лицо не взмолилось О явись Красота. Она раскусила уловку, нечто обетовало землю. Скелет клялся своей столетней силой. Челюсти черепа отворились. Она расслабилась, отпустила его. Родила его. Младенец звал Маму.