Стикс

Андреева Наталья Вячеславовна

Сам придвинул второе к журнальному столику, поставил на него бутылку:

— Погоди, водички принесу. И посуду.

Вернулся Руслан с двумя гранеными стаканами, полотенцем, графином с водой и парой желтых, похожих на восковые, яблок.

— На-ка протри, — протянул стаканы и полотенце другу.

— Слушай, гадость ведь, а?

— Одначе душу греет.

— Это иллюзия.

— Что-о?

— Иллюзия, говорю. Проблема-то все равно остается.

— Да ты, друг, никак, философом стал? Этим, мать, как его? Людвигом Фейербахом.

— Умное слово, —

усмехнулся он.

— Не для меня, да? Одначе материалистическую диалектику в «вышке» проходили.

— Где?

— В Высшей школе милиции. Конечно, вылетело все мигом из головы, и, кроме этого треклятого Фейербаха, ничего не осталось. Билет я про него вытянул.

— Ну и?

— Списал, — пожал плечами Руслан. — Ты ж меня сам в школе учил, как это ловчее делать.

— Я?

— Ты. Виртуоз был. Прямо с учебника, и при этом нежно глядя преподавателю в глаза.

— А если мужчина?

— Ну, в нашей школе таковых не было. Только физкультурник. А там у тебя всегда без проблем. Ну, давай налью, что ли.

Руслан разбавил спирт водой из графина прямо в стаканах, взял свой, поднял, с чувством сказал:

— Ну, за то, что мы сегодня остались живы! С Богом, и чтоб и дальше не оставлял!

Выпил, глянув на Свистунова, и дух захватило. Только и смог произнести:

— Какая ж гадость!

— Да брось! С каких это пор?

Он же только морщился и кашлял. И чувствовал: где-то внутри запаян предохранитель прочнейшего материала. Крепко запаян. Не может он пить водку, и все тут. Ну никак не может.

— Все. Не надо больше, Руслан.

— Зое, что ли, зарок дал?

— При чем здесь Зоя?

— При чем? Когда она тебя добилась, так я было подумал, что и удержать сможет. И от выпивки, и от баб. Со школы ведь глаз не сводила. Но ты только после драмы с прокурорской дочкой пошел к ней отогреваться. И каких девок она тебе после этого родила!

— А что за драма?

— Да так. Вэри Вэл все сводил вас, сводил. То ужины домашние, то чаи. А потом мы с тобой сидели, и ты… Не вспомнил?

— Нет, — покачал он головой. — Дальше.

— Сидели, да. И ты вот эту гадость, — Свистунов поднял стакан, — эту гадость, не морщась, глотал, а потом мне по дружбе: «Ну не люблю я ее! Что хочешь делай — не люблю! Хозяйственная, домовитая, добрая, умная. Но — не могу, и все. Не могу». Налью я себе еще, пожалуй. Чтоб разговор легче шел.

Когда Руслан выпил, он, Иван Мукаев, с нажимом сказал:

— Дальше.

— Да что ж тебе неймется! Дальше. Дальше была у нее, у Валентины, подруга. Догадываешься, как зовут?

— Зоя?

— Ха! Зоя! Нет, Ваня. Не Зоя, Леся. Они с прокурорской дочкой с детства подружками были не разлей вода. Ровесницы, одноклассницы. Валентина-то Цыпина, конечно, поумнее. После школы она в институт поступила, а Леся — на секретарские курсы. Вот когда обеим было лет по двадцать с ма-аленьким хвостиком, все это и случилось. Валентина приехала на летние каникулы к родителям, и двинулись вы за город, на природу. Ты с ней как жених с невестой, и при вас подружка Леся. Ее жених, между прочим,

был… Ну, не важно где. Важно, что поехать с вами не смог.

— Не надо. Не продолжай дальше, — хрипло сказал он.

— Вспомнил, что ли?

— Нет. Как-то все это гнусно.

— Гнусно? А раньше тебя вопросы этики не интересовали. Потому что там, на природе, ты без всяких угрызений совести поменял свою невесту на невесту лучшего друга.

— Так ты?! Ты и Леся?!

— Ба! А я думал, ты прикидываешься, что ничего не помнишь! Это я пьяный только такой добрый, что говорю сейчас об этом с тобой. Ну, не пьяный, не смотри так. Чуть выпимши. Да, я любил ее. Люблю. И если б она только сказала, что ты себе не то позволил… Если б не клялась, что сама, понимаешь, сама?! В общем, пока Валентина загорала, вы с Лесей пошли в лес, за дровами для костра. Какой еще костер в такую жару? Дура! Умная прокурорская дура. Ты ведь Цыпина побаивался. Женился же потом на Зое, которую не любил, и десять лет с ней прожил. Так же и на Валентине бы женился. Ан нет. В лесочке-то, на мягкой травке она вас с Лесей и застала. И — бегом. А придя домой, материных снотворных таблеток наглоталась.

— Умерла?! — в ужасе крикнул он.

— Свят-свят-свят! Что ты, что ты! Откачали.

— А… Цыпин? Узнал? — пересохшими губами спросил он.

— Что? Страшно? И сейчас еще страшно? Да ты и тогда, Ваня, здорово перепугался. Ох и перепугался! Цыпин-то был не то что сейчас. Не добрый старикан, жизнью замученный. На Зое-то жениться он тебя заставил. Пригрозил всю карьеру поломать. Раз сделал женщине двоих детей, не смей их по миру пускать. Грозный был мужик. Это сейчас болезни доконали, да и устал, конечно. А тогда… Но похоже, что Валентина родителям так и не призналась, из-за чего или из-за кого вдруг захотела на тот свет. Историю эту знаем только мы с тобой да Леся с Валентиной. Она потом отцу сказала, что передумала за тебя замуж. Другого, мол, полюбила.

— Другого? Так она, значит, давно замужем?

— Нет. Одна. Всю жизнь одна. Квартиру получила, живет отдельно от родителей.

— Не понимаю. А почему ж никому не сказала?

— А ты не догадываешься?

— Нет.

— Ну и не стоит. От страха ты и от Леси тогда шарахнулся, хотя здорово на нее запал. Я было к ней: «Вернись, я все прощу!» А она заладила, как чуть ли не все бабы в городе: «Хочу Ваню Мукаева». Ну что в тебе такого особенного, скажи?

— Ничего.

— Да теперь уж и я вижу, что ничего. В том смысле, что ничего особенного не осталось.

— Как же я попал к Зое?

— Как ко всем, так и к ней. «Здравствуй». — «Здравствуй». — «Зайдешь?» — «Зайду». — «Выпьешь?» — «Выпью». Посидели, наверное, поговорили, школу вспомнили. Дальше уж, Ваня, тебе виднее.

Он вспомнил вдруг Лору: «… подошел, взял то, чего тебе хотелось…» Наверное, даже не подумал, что жениться придется. А Зоя, наверное, только этого и ждала. Как же он, прежний, должен был на нее, наверное, злиться! Уж лучше б тогда прокурорская дочка.

— Почему же я тогда на Лесе не женился?