Стиратель
Шрифт:
Похоже, дивный новый мир повлиял на мои целительские способности благотворно. Дома и подумать не мог о том, чтобы взять на себя такую нагрузку. Изрядно помогают золотые искры, которые я обнаружил в собственной ауре; они усиливают и ускоряют любые воздействия. Не знаю, прежде их не было или я просто не мог их увидеть? Восприятие в Тени обострилось, теперь я различаю куда больше оттенков и деталей. Если раньше все цвета воспринимались как очень блеклые, едва различимые, то теперь ясно вижу в аурах людей зеленые нити: у почти здоровых —
Встречаются случаи, с которыми я ничего не мог поделать, потому что причиной их оказывается скудное питание и чрезмерный физический труд. Матери рахитичных детей только разводят руками: хотя в хозяйстве есть скотина, практически все продукты животноводства приходится продавать, чтобы выплатить подати. Пожилому батраку обезболиваю грыжу, но предупреждаю, что продолжение работы на износ неизбежно приведет к рецидивам. Он рассказывает, что прежде сам был хозяином такого же хутора, но в неурожайный год не смог собрать на подати, и все его имущество было конфисковано за долги. Теперь ему приходится на старости лет батрачить, и другого способа добыть пропитание у него нет.
Интересно, не имел ли в виду Конфуций, что для исправления этого мира, требуется устроить здесь социальную революцию? Не хотелось бы. Ну не мое это — ни лысины у меня нет соответствующей, ни картавости, ни бешеного революционного драйва…
Серьезных заболеваний оказалось немного — видимо, здесь с ними попросту долго не живут. Только у жены второго по старшинству брата выявил хроническую болезнь почек в терминальной стадии. Такое не вылечили бы не только в нашей областной больнице, но в и лучших клиниках моего мира, с магией или без. Я смог только унять боль — на несколько дней, не больше.
— Я исцелена? — спросила несчастная женщина, едва я вынырнул из Тени.
Соблазн ответить утвердительно велик — разве мне помешает слава чудодейственного лекаря? Глядишь, и заплатят побольше… а когда боль вернется, меня уже тут не будет — ищи ветра в поле! Но не начинать же свой путь в новом мире с шарлатанства. Глубоко вздыхаю и говорю честно:
— Сожалею, но это неизлечимая болезнь. Вам осталось около месяца жизни. Постарайтесь завершить свои дела…
Женщина нервно оглядывается и переходит на шепот:
— Как вы думаете, лекарь, а учение Сета… оно могло бы помочь?
Слова «Сет» в моем словаре нет. Очевидно, это имя собственное.
— Боюсь, не располагаю такими сведениями… — она явно меня не понимает, хотя переводчик фурычит исправно. Похоже, надо использовать более простые слова. — Я не знаю. Можете вы рассказать мне об этом учении?
Женщина смотрит на меня так, словно предложил ей нечто в высшей степени непристойное, и бросается к выходу, по пути натягивая на голову платок. Странная какая, сама же заговорила об этом… Пожимаю плечами и приглашаю следующего пациента, надеясь, что хоть ему смогу чем-то помочь.
Прием всех обитателей хутора занимает два дня. Стараюсь экономить магию как могу, каждый час выхожу на солнышко и все равно с радостью замечаю, что здесь мои возможности выше, чем дома — пребывание в Тени выматывает намного меньше. В некоторой степени это даже компенсирует отсутствие доступа к нормальному оборудованию и медикаментам.
Утром третьего дня отлавливаю старшого, прежде чем он успевает раствориться где-то в недрах хозяйства, и говорю:
— Я свои обязательства выполнил. Чем смог, помог твоим домочадцам и работникам. С тебя оплата, семь монет, как договаривались. И когда сможешь отправить меня в город?
Осточертел уже этот незамороченный деревенский быт — сил нет.
Детина делано изумляется:
— Какие такие семь монет? Какой еще город? Ты совсем берега потерял, лекарь? Мы тебя кормили, у деток кусок изо рта вырывали, чтобы ты был сыт! А теперь ступай себе подобру-поздорову.
— Уговор был: семь монет и дорога до города. Этого, как его, Пурвца.
— Так вот тебе дорога до Пурвца! — детина машет в сторону тракта. — Три, много четыре дня пешего пути — и ты на месте! Мы тебя тут не держим! А про монеты уговора никакого не было! Подтвердите, братцы!
Братцы синхронно кивают, будто китайские болванчики. Кто бы сомневался?.. Скверно быть чужаком в мире. Автократычу мог пригрозить хоть министерством здравоохранения, хоть прокуратурой, а этих чем пронять?
Мне не приходится делать грозное лицо, оно само наливается мрачной злобой.
— Вы понимаете, что я этого так не оставлю? Я-то сейчас уйду, а потом к вам заявятся мои друзья и стрясут долг, да с прибавком. Вам оно надо?
— А мы скажем, что ты у нас учение Сета, да будет проклято его имя, проповедовал! Против одиннадцати Высших родов нас подстрекал! Как тебе такое? Накося выкуси!
Открываю рот, чтобы сказать, что у него самого рыльце в пушку, потому что учение этого, кем бы он там ни был, Сета распространяет кое-кто у него прямо под боком. Но вспоминаю прозрачные глаза несчастной женщины… Ей и так уже досталось. Ещё отмечаю глупую нелогичность: кому он собрался на меня поклёп возводить? Моим друзьям? Это мелочи, главное, что он упёрся.
Детина принимает мое молчание за слабость. Не рановато ли? Вспоминаю первую часть напутствия Смотрителя: будь смел в действиях. Константа во всех мирах.
— Вали отсюдова подобру-поздорову, покуда цел!
— Может, в глаз тебе дать? Так, чтоб не встал? — смотрю на него задумчиво и прицельно. — Я ведь не только лечить умею, калечить-то сильно проще…
Старшой слегка бледнеет и отступает на полшага. Зато его братва придвигается чуть ближе, в руках мотыги, грабли и другие сельскохозяйственные инструменты. Приглушаю их боевой дух задушевным вопросом:
— Кто-то хочет умереть? — На мои слова вся братская ватага отшатывается, но при этом сбивается плотнее.