Сто осколков одного чувства
Шрифт:
Она: Ой-ой-ой... Да мы, никак, рассердились.
Он: Нет. Продолжай.
Она: Я просто хочу спросить. Зачем вся эта херня про орхидеи и воробьев, если ты просто хочешь затащить меня в постель. Ведь, насколько я помню, в лесу ты уже мог это сделать.
Он: Чуешь подвох?
Она: Чую.
Он: У меня нет ответа.
Она: Может, просто не стоИт?
Он: А ты положи туда ножку и подожди полминуты.
Она: Прямо сейчас?
Он: Почему бы нет?
Она: Налей мне еще рюмку.
Он
Она: Кладу?
Он: Клади.
Она: Продолжаем разговор.
Он: А нечего продолжать. Я же тебе сказал, что у меня нет ответа.
Она: Ну, ты хотя бы спроси меня, что я о тебе думаю.
Он: Что ты обо мне думаешь?
Она: Ты – взрослый дядька, который изо всех сил пытается выглядеть мальчиком, но у него ни черта не получается.
Он: Угадала.
Она: А зачем тебе... Ого! Кажется, получилось... Ногу убирать или оставить?
Он: Убирай.
Она: Так зачем тебе это?
Он: В детстве все было хорошо, а сейчас плохо.
Она: Ах, да! Десять лет назад тебя любили девочки, а сейчас не любят.
Он: Не в этом дело. Десять лет назад я мог плакать от музыки. И это было приятно.
Она: Ты не один такой. Все перестают плакать от музыки, как только для слез находится более серьезные поводы.
Он: Да. Но не все помнят, КАК это было приятно.
Она: А ты помнишь?
Он: Да.
Она: Бедный.
Он: Да.
Она: Зачем же тебе я, дядя мальчик? Я ведь уже взрослая, хоть и маленького роста.
Он: Такая, как сейчас, ты мне незачем.
Она: Ну и вали отсюда.
Он: Как скажешь...
Камера гаснет.
Камера по-прежнему стоит на столике в купе, направленная в окно.
Стук колес.
Знакомый лес, на следующий день. Сначала пусто, потом вдали мелькает куртка. Камера следит за Ее приближением. Она подходит к камере и смотрит в нее, виновато улыбаясь.
Она: Здесь и сейчас?
Он: Да.
Она: Выключи камеру.
Он: Ты просишь?
Она: Я требую.
Он: Хорошо. Только загляни в нее напоследок. Как в колодец.
Она смотрит в камеру и показывает язык.
Экран гаснет.
Камера по-прежнему конспектирует виды из окна.
Платформа Ленинградского вокзала. Вечер. У поезда, через окно – Петрович и Илюнчик. Навеселе.
Петрович: Андрюш, ничего не забыл? Коробку передашь тете Тамаре, а сумку – тете Вере.
Он: Все помню, Петрович.
Петрович: Повтори!
Он: Коробку – тете Тамаре, а сумку – бабе Вере.
Петрович: Тетя Тамара – это которая с усами.
Он: Тамара с усами. А Вера – без усов.
Петрович: А Вера без усов.
Илюнчик: Андрюнчик, про Ленку не забыл?
Он: Нет. Передать, что в июле приедешь.
Илюнчик: Да не в июле, а в июне, чайник!
Он: Не вопрос. Скажу, что приедешь в мае с семьей и детьми.
Илюнчик: Да ты чего, в натуре! Она меня потом убьет. Значит, скажешь Ленке, что в июне, а Светику -
то в июле. Понял?
Он: Как мне их различить-то?
Илюнчик: У Светика телефон на 234, а у Ленки – на 432. Записал?
Он: Ручки нет.
Илюнчик: (машет рукой) Ладно, ты им ничего не передавай. В мае к Наташке поеду.
Петрович: Молчи уж, кобель.
Илюнчик: Слышь, Петрович, а поехали сейчас. Вместе с ними. Я тебя со Светиком познакомлю.
Петрович: Ага. А я тебя – с тетей Тамарой.
Он: Которая с усами?
Петрович: Она.
Илюнчик: (берет Петровича в охапку) Петрович, поехали! Душа горит. В Сочи из за этого чайника не съездили, теперь он, гад, в Питер без нас уедет.
Петрович: Илюнчик, остынь.
Илюнчик: В Питере остынем. Андрюш, поставь поезд на ручник, я пойду с проводником добазарюсь.
Петрович: Скорее бы вы уже поехали. Еще минут пять я его продержу.
Илюнчик: Ты – меня?! Пять минут?! Не свисти!
Ее голос: Мужики!
Петрович и Илюнчик: Ау! Ее голос (камера разворачивается на его хозяйку): Я вот тут хотела спросить... Вы и вправду такие хорошие или придуриваетесь?
Илюнчик: Я и вправду, а Петрович придуривается.
Она: А этот... С которым вы меня отпускаете?
Илюнчик: Подлец полный.
Петрович: Хуже засранца я не знаю.
Илюнчик: Утопи его в Неве – и приходи ко мне жить.
Петрович: Только подожди на берегу, чтобы не всплыл. А то такой еще не утонет. Сама понимаешь.
Илюнчик: А всплывет – ты его веслом по голове. И – ко мне.
Поезд трогается.
Илюнчик: Значит, Светке не забудь передать...
Петрович: (одновременно) А сумку – тете Вере...
Удаляясь, танцуют на перроне коронный «горбушечный» танец. Скрываются с глаз долой вместе с перроном.
Камера в купе подхватывается в руку, поднимается и разворачивается. Она сидит напротив, в домашнем халатике. На столе – бутылка вина и дорожная закуска.
Она: Как меня достала твоя камера!
Он: Это ерунда. Знала бы ты, как она МЕНЯ достала.
Она: Вот и дай ее сюда.
Он: Не дам.
Она: Дашь.
Он: Не дам...
Она: Ну, держись...
Возня за обладание камерой. Перед объективом творится чехарда. В конце концов, камера оказывается в ее руках.