Стоход
Шрифт:
Прильнула ухом к стенке, отделяющей ее комнату от ресторана, и поняла, что там играет скрипка. Протяжно, печально звучит мелодия этой песни.
Прислушалась еще: нет, слух не обманывал. Родная мелодия льется густою, тягучей тоской.
«Кто это? Неужели и
До этого дня за стенкой по вечерам слышалась только немецкая танцевальная музыка. И вдруг родная, любимая мелодия!
Распахнулась дверь, и вбежала Зося, дежурившая сегодня в кафе.
— Печальница, почему ты в темноте?
— Ой, Зося, не надо света! — взмолилась Олеся. — Без него легче душе: хоть решетки в глаза не лезут. Зося, ты не знаешь, кто там за стенкой так хорошо играет?
— Не. Я там не бывала. Там же ресторан. Туда один раз попадешь — и пропала.
— А если так только, на минутку? — не унималась Олеся.
— Чего ты там не видела?
— Да хочется глянуть, кто там так играет на скрипке.
— Ну так завтра хочешь не хочешь — увидишь.
— А что завтра?
— Фашистский праздник. Ганночка всех нас нарядит и пошлет обслуживать офицеров.
— Пойду! Только бы увидеть, кто там… Что-то неспокойно у меня на душе от этой скрипки. — И, понизив голос, добавила: — Зося, а может, убежим?
— Шалапутная! Думаешь, они оставят нас без присмотра. Не смей! — строго сказала Зося. — Убьют!
Не понравился Олесе этот ответ подруги. Но промолчала, решив поступить так, как подскажет собственное сердце.
В ресторане во время уборки Олеся наткнулась на высокого худого парня с черными, совсем еще жиденькими усиками. Она шагнула в сторону, уступая дорогу. Но он вдруг больно ухватил ее за плечи.
— Олеся! Олеся! Это ты? Почему ты тут?
Олеся ахнула, узнав Гришу.
— Он здесь? Говори скорее! — тряс ее Григорий.
— Кто?
— Твой пан комендант, Сюсько.
— Сюсько тут ни при чем! Меня пан Суета продал Ганночке… — И тут Олеся, немного передохнув, в свою очередь спросила: — А ты чего сюда? Уходи поскорее. Сегодня русским сюда нельзя — будет офицерский бал.
— Да я… — Григорий виновато поскреб в гладко причесанной, будто прилизанной, голове. — Я тут работаю. На скрипке играю.
— Играешь? Им? — Олеся нахмурилась, отступила.
Григорий взял ее за руку:
— Идем на улицу. Я все тебе расскажу.
— Что ты! Меня не выпустит охранник.
— Что за охранник? — удивился Григорий и только теперь заметил полицейского, сидевшего у дверей с автоматом на коленях.
— Я тут, за стенкой… — опустив голову, стыдливо пояснила Олеся. — Там на окнах решетки, а в дверях полицай…
Григорий, тяжело вздохнув, провел девушку на сценку, где еще не было других
— Олеся, ты не думай плохого, — заговорил он горячо. — Я давно отсюда убежал бы. Меня не охраняют. Да не хочу так просто уходить. Мне бы мину достать или противотанковую гранату, чтобы угостить этих гадов на прощанье! Ты слышала что-нибудь о партизанах?
Олеся утвердительно кивнула.
— Наш дирижер говорит, что мы смогли бы хорошо помочь партизанам, мы тут много слышим…
— Если я вырвусь отсюда, я найду партизан и сделаю все, что ты хочешь!
— Тогда уходи поскорее!
— Может, вечером… В окно…
Беглым взглядом Григорий окинул зал, где такие же, как и Олеся, одетые в голубые платья с белыми кружевными воротничками, девушки накрывали столы. Никто из них не заметил двоих, укрывшихся за ширмой. Гриша достал откуда-то из-за рояля старенький плащ, подал Олесе:
— Надевай скорее! Идем!
Открыв своим ключом дверь, через которую входили только музыканты, Гриша вывел девушку из ресторана. Через минуту они оказались в сквере, уходившем на край города. Все так же за руку Гриша повел Олесю в глубь сквера, возбужденно говоря:
— Дойдем до Мухавца. Перевезу тебя на лодке. Ты уйдешь в лес. А я вернусь.
— Гриша, боюсь! Боюсь!
В этот момент Олеся показалась Григорию такой же, как тогда в лесу, когда он палкой ударил Барабака, а она вот так же сучила кулачками и говорила: «Боюсь! Боюсь!»
— А ты не бойся, иди, но не оглядывайся. За нами еще не гонятся. А если и хватятся, что мы вышли, то скажем, что решили прогуляться. Только не вздумай убегать, если начнется погоня!
— Гришок! А как я тебе передам, если найду партизан? — немного успокоившись, спросила девушка.
— Пройдет неделя, и я начну каждый день по утрам выезжать на лодке далеко за город. Там и встретимся.
— Гриша, теперь ты возвращайся, — сказала Олеся, когда стали спускаться к реке, где уже видна была лодка. — Иди, пока там не спохватились. Я сама переплыву Мухавец…
Через несколько минут Олеся была уже на другой стороне реки и быстро шла к лесу. Ей казалось, что идет она по раскаленной земле. В ногах от нетерпения покалывало и жгло, хотелось рвануться и бежать изо всех сил. Но, собрав все свое мужество, Олеся шла спокойно, но оглядываясь. Побежала она, лишь когда вошла в лесочек, и так быстро, стремительно, как никогда еще не бегала…
Холодная, хмурая ночь. Тихо, безветренно, падает снег. Кругом все бело, чернеют только стремительно убегающие вдаль рельсы железной дороги. Гулко громыхая подкованными сапогами, идет по шпалам немецкий часовой. Навстречу ему движется второй. Шаги обоих отдаются в лесу, вплотную подступившему к железной дороге с обеих сторон. Часовые встретились, закурили. Поговорили…