Стоход
Шрифт:
Скучно ходить по чужой земле, охранять чужую дорогу и каждую минуту ждать пули из хмурого, никогда не дремлющего, чужого леса. Куда лучше на фронте! Там уж знаешь, что противник впереди. Залег и — стреляй. А тут, как ни смотри, никогда не угадаешь, откуда выскочит твоя смерть. Хорошо, что подходит зима. По снежным тропкам партизан, как куропаток, выловят всех до одного.
Наговорившись, солдаты расходятся. Первый возвращается к мостику. Немного постояв, поворачивает обратно. За мостик ходить нет смысла. Там по обеим сторонам дороги болото, непроходимая трясина. Оттуда партизаны
Где-то далеко впереди загудел паровоз. А позади, за мостиком, вдруг что-то звякнуло. Часовой резко обернулся, держа автомат наготове. Присел. Долго, внимательно смотрел на рельсы.
«Видно, послышалось, что звякнуло, — сам себя успокоил немец. — С той стороны даже лисица не подойдет».
Поезд шумит, приближается. Рельсы гудят, грохочут и, кажется, накаляются.
Немец сходит с рельсов. Зорко осматриваясь, приседает в кювете. Как буря, проносится дышащий красными искрами паровоз. В ушах сплошной гул и грохот.
За мостиком паровоз вдруг повернул вправо, высоко приподнялся над кюветом, словно хотел его перепрыгнуть, и рухнул в ту самую болотную трясину, о которой только что думал немец. Земля вздрогнула от взрыва. Первые вагоны перелетели через паровоз, остальные, стремительно продолжая движение вперед, лезли один на другой, валились на обе стороны пути.
— Майн гот!..
Утром на мотоциклах примчался специальный наряд гестапо. Офицер обнаружил в болоте следы двух пар широких, самодельных лыж. Партизаны пришли по непроходимой трясине и тем же путем ушли.
Собаки по трясине не пошли. Пришлось на мотоциклах обогнуть болото и пересечь партизанский след. Лыжи вывели на дорогу. Здесь было уже четыре пары лыж. Снег немного припорошил лыжню. Но собаки сразу взяли след. Посадив собак на мотоциклы, гестаповцы проехали с десяток километров. На развилке дорог остановились, но здесь собаки начали чихать, фыркать. Гестаповцы обнаружили на дороге рассыпанную махорку. След был потерян. Лыжня кончилась. На каждой из трех дорог было множество следов лаптей, сапог, ботинок. В чем были партизаны? Куда они пошли? Отряд разделился на три группы. Каждая группа пошла по своей дороге.
Партизаны же у развилки трех дорог не раздумывали ни минуты. Сняв лыжи, они высыпали пачку махорки на свои следы и пошли по средней дороге, которую обступили молодые елочки и березки. Несколько лет назад тут был пожар, и лес только начинал отрастать. Ельничек стоял густой и колючий. Километра через два дорогу пересек ручей. Это и была партизанская «хитрая дорога».
Здесь Санько первым спустился с мостика, не оставив следа на рыхлом девственном снегу. За ним спрыгнул Омар. Потом — новички, впервые ходившие на боевое задание. Сегодня они сидели на опушке леса, и каждый держал фашиста на мушке.
Санько оглянулся. На мостике, под перильцами снег не был тронут. «Молодцы новенькие. Следа не оставили…»
Осторожно прощупывая ногами твердое деревянное дно, партизаны уже спокойно пошли по «хитрой дороге». Студеная вода, хлюпая и побулькивая, уносилась назад, в Стоход.
В холодную, зимнюю ночь вернулся Омар, ходивший с письмом к жене Моцака. Он пришел предельно усталый и какой-то смущенный.
— Товарищ комиссар, ваше задание выполнил.
— Видел их? Письмо есть?
— Там, в женской землянке, греется, — ответил партизан и, заметив недоумение на лице комиссара, уточнил: — Анна Вацлавовна пришла со мной.
— А Игорек? — чувствуя неладное, с тревогой спросил Моцак.
— Идите в женскую землянку, — ответил Омар неопределенно.
Переступив порог санитарной землянки, Моцак увидел у жарко пылающей печурки худую и совершенно седую женщину, которая курила, сосредоточенно глядя на огонь.
— Аня! — остановившись у порога, вскрикнул Александр Федорович. — А Игорек?!
Анна Вацлавовна, бросив окурок в огонь, через силу поднялась, положила на плечи подбежавшего мужа до невесомости исхудалые руки и горько, беззвучно зарыдала.
И он понял без слов, почему она курит, почему так поседели ее черные косы, почему она так исхудала и постарела.
Лучина быстро догорала, в землянке становилось все темней и темней. Но никто из женщин, сидевших на нарах, не хотел встать и подбросить в печурку: горе двоих было безутешным горем всех…
Весть о гибели сына, которую партизаны-односельчане скрывали от Моцака, как страшную тайну, вошла в его сердце глубокой, незаживающей раной. Несколько дней он не мог ни спать, ни есть, ни даже сидеть на месте. Он все время ходил, что-нибудь делал, часто непосильное, то, что комиссар и не должен брать на себя. И, нигде не находя покоя, все чувствовал одно неукротимое желание: ворваться куда-нибудь в самую гущу фашистов и стрелять из автомата до тех пор, пока не останется ни одного патрона. И обязательно так бы и поступил, будь он только отцом. Но он был еще и комиссаром отряда, в котором собралось много людей и каждый носил в своем сердце такую же, а может, еще и более глубокую рану. Да, комиссару нельзя думать только о себе…
Квесне на всей оккупированной территории Белоруссии и Украины началось самое страшное для гитлеровской армии — «рельсовая война».
На места первых крушений поездов съезжались многочисленные комиссии. Какие-то важные лица специальными самолетами прилетали даже из Берлина. Потом комиссий стало меньше: крушения на железных дорогах Украины и Белоруссии стали обычным явлением. И немцы создали специальные аварийные бригады, которые дни и ночи расчищали и восстанавливали пути. Первое время этим бригадам удавалось в несколько часов убирать с дороги обломки вагонов и пропускать очередные поезда. Но потом аварий пошло так много, что некогда стало расчищать дороги. Аварийные бригады под сильно вооруженной охраной стали выезжать на места крушений и строить обводные пути. Но и этим ловко пользовались партизаны. По ночам они прятались среди обломков ранее пущенного под откос эшелона и потом, когда слышали, что идет поезд, ставили мину на обводном пути. Теперь уже два состава громоздились рядом огромной грудой обломков, обвитых рельсами, как удавами. Немцы строили третий обводный путь. И так возникали целые станции из пущенных под откос поездов. Партизаны называли эти станции именами своих командиров.