Стоход
Шрифт:
Входит Савка Сюсько. Девчата прыскают, хихикают, но на приветствие отвечают дружно, почти хором.
Одет Савка шикарно: на нем кучерявая папаха, коротенький белый полушубок с черным лохматым воротником, закрывающим половину спины, серые, плотно обтягивающие кривые тонкие ноги галифе из домотканого сукна. Он в новых, еще скрипящих постолах с белыми онучами, аккуратно, чуть не до колен обмотанными оборами, круто сплетенными из черного конского волоса. В этом наряде Савка похож на молодого длинноногого аиста, который уже умеет летать и потому законно гордится своим великолепием. В руках
Положив инструмент на лежанку, Савка степенно, по-хозяйски раздевается. Вешает одежду на большой дубовый пакил, вбитый в стену возле двери, поплевав на руку, приглаживает волосы. Проходит в угол за печью и пристраивается со своим токарным станком на маленьком треногом стульчике так, чтобы хорошо видеть Олесю, но самому оставаться в тени. Он боится насмешек Веры Юрковой, что сидит рядом с Олесей. У этой дивчины язык острее бритвы. Когда работа пошла на лад, украдкой посмотрел на Олесю и прошептал:
— Для тебя веретено делаю. Легонькое будет, прямое, лучше, чем у Веры. Ей-бо!
Олеся краснеет, еще ниже опускает голову, еще пристальнее смотрит на кудель и молчит. Сидит она в глухом углу, как и положено самой молодой на вечорках. Но веретено ее чаще других выбегает на середину хаты. Взяв за острый конец и сильно шаркнув ладонями, Олеся опускает его на пол. Крутясь, как юла, пузатое, тяжелое от волглой пряжи веретено идет полукругом по полу, тихо, бесшумно. Макнув пальцы в воду, налитую в деревянную чашечку, Олеся так и льнет к мягкой, серебристой, точно иней, кудели. Вся подавшись вперед, она не только пальцами, а, кажется, всем телом, всем существом своим тянет из кудели ровную, почти невидимую нить. Когда она так уходит в работу, лицо ее становится нежнее, тоньше и печальнее.
Обежав полкомнаты, тяжелое, пузатое веретено покорно возвращается к пряхе. Та подхватывает его и начинает наматывать на него накопившуюся на руке круто ссученную нить и как бы нечаянно оглядывает комнату: что за хлопцы пришли еще и чем они заняты. И опять наклоняется к кудели, опять забывается в работе и в своих тайных девичьих думах.
Олеся рада, что взрослые девушки приняли ее в свою компанию, относятся к ней, как к равной, и на вечорках теперь почти все песни начинает она. Даже самые красивые девчата завидуют ее голосу. А Савка тает от ее песен, как воск от огня.
Неуклюжий он, этот Савка. Голос, как у бугая. Носатый, лупоглазый… Совсем не такой, о каком мечтает Олеся. Зато хозяйственный и работящий… Олеся помнит каждодневные наставления матери и потакает ухаживаниям Савки. Она разрешает ему целый вечер сидеть рядом, держать веретено, когда надо, перематывать пряжу на клубок. Но домой провожать не позволяет: мать говорит, что еще рано.
Девчата, сидящие в переднем углу, шепчутся, что-то передают друг дружке на ухо. Тайна доходит и до Олеси. Кивнув подругам, она раньше времени поднимает с полу свое веретено, быстро наматывает на него нить. Раскрутив, снова пускает веретено на пол и начинает песню. Запевает она тихо и печально, словно что-то забыла и никак не может припомнить.
УДевчата подхватывают все разом, но так же тихо и печально, словно тоже вспоминают что-то давно забытое, невозвратное:
…Ны бачила свого мылого Вжэй другый дэнёчок.Все уже умолкли, а худощавая, стройная девушка еще тянет высокую грустную ноту. Она ведет, пока запевала не начнет другого куплета и голоса их не сольются. Девушка она тихая и неприметная, а голос у нее самый высокий и сильный.
Лучина потрескивает. Деловито жужжат веретена. Дремно и жалобно льется песня о том, что девушка не видела милого уже три года, что их разделяют леса и горы, что тужит она о нем дни и ночи да не знает, тоскует ли он по ней.
Савка уже выточил веретено и зачищает его стеклышком. По временам он посматривает на разбухшее от ниток веретено Олеси. Как только кончится кудель, он будет держать веретено, а Олеся начнет перематывать нитки на клубок. Тогда целых полчаса он будет смотреть прямо ей в глаза. Она их опустит, как всегда. Но это еще лучше: тогда свободно можно любоваться ее круглыми пылающими щеками и маленькими, чуточку припухшими губами. Острые концы веретена будут приятно щекотать ладони Савки, а тонкая нить словно соединит его с девушкой. И когда нить эта кончится, взмахнув на прощанье хвостиком, тяжелый вздох вырвется из груди парня: была бы эта нитка хоть наполовину длиннее!
— Гармошка! Девчата, откуда гармошка? — раздался голос хозяйки.
За дверью ясно послышались звуки гармоники. Девчата забегали по комнате, наводя порядок, поправляя на себе платки.
Вошел здоровенный и какой-то весь взлохмаченный детина. Пестрая, кудлатая шапка из рыжей овчины сдвинута на раскрасневшееся правое ухо. На ногах — самодельные бурки из пестрого теленка. Красный полушубок без воротника разорван во многих местах, и ни единой застежки. Грудь нараспашку. Это Тимох, сын лесника.
— Добры вэчер! — гаркнул он так, что некоторые девчата закрыли уши.
— Тимох! Оглушишь!
— Раздевайся, Тимох, — приглашает Ганночка. — Кто это там играл?
— Кто ж, гармонист!
— Так веди его сюда! Веди! — зазывает хозяйка.
— Дайте сперва глянуть, стоит ли вести того хлопца на такие вечорки. Может, пойти на другие, где веселее?
— Тю на тебя, Тимох! — замахнулась на него Ганночка. — Ты только глянь, что тут за девчата!
Тимох задорным взглядом окинул девчат и, остановившись на Олесе, высоко поднял правую бровь.
— А-а-а! — протянул он и, приоткрыв дверь, крикнул: — Заходите, хлопцы!
Вошли Гриша Крук с гармонью и четыре парня постарше.
— А ну, гармонисту место около найкращей дивчины! — скомандовал Тимох и бесцеремонно прогнал Савку с его тренога.
— У этого гармониста висят сопли, как мониста! — проворчал Савка, но место уступил.
Он поставил на попа круглый обрезок бревна рядом со скамейкой Олеси, уселся и продолжал усиленно тереть шкуркой уже до блеска отполированное веретено.