Стоход
Шрифт:
Самолет долго кружил над болотом, покачиваясь с бока на бок, но зеленого дыма не пустил. Когда он улетел, Гриша в оправдание ему сказал:
— На росу не стоит пускать отраву. Вот подсохнет, он снова прилетит и все запорошит комариной смертью.
Дед и на это ничего не ответил. Но теперь его мысли были заняты уже другим: он начинал беспокоиться, почему не видно Санька с конем.
Остановились. Приложив к глазам шершавые скрюченные пальцы, дед внимательно осматривал невысокий ольшаник, в котором должен пастись конь. А Гриша замер позади. Приоткрыв
— Неужто домой уехал? — вслух раздумывал Конон Захарович.
Гриша встрепенулся.
— Нет! Санько не такой! Он не подведет! — И, осмотрев свежевспаханную делянку Козолупов, Гриша обрадовался: — Дедушка, гляньте, торба на бороне. Он где-то тут…
Подбежав к невысокой корявой березке, росшей между болотом и пахотным полем, Гриша влез на нее и во весь голос позвал:
— Санько-о-о!
В ответ из лозняка вылетела стая крачек и, кружась с оглушительным криком, улетела прочь.
Опять стало тихо. Гриша позвал еще раз. Из-за пригорочка, поросшего редким лозняком, донесся свист, а вскоре послышался и конский топот.
После раздела панского имущества Конону Багно пришлось совсем породниться с Козолупами: на два двора им досталась одна лошадь да и землю нарезали рядом. Работать решили по очереди. Кто сегодня работает, тот и кормит коня до следующего утра. Вчера Санько пахал свое поле, а ночью пас. Дед Конон тревожился, не останется ли конь голодным: все-таки хлопец еще не настоящий хозяин. Но когда Санько появился верхом на маленьком шустром гнедом коне, дед сразу понял, что зря беспокоился, а Гриша, глядя на раздутый живот Гнедка, нарочито громко воскликнул:
— Эх ты! Вот это напас! Хорошую траву нашел? Где?
— Там, — кивнул Санько.
— В ольшинах? Где от Барабака когда-то корову прятал?
— Угу, — Санько вынул из кармана винтик с гаечкой. — Помнишь?
— Это тот, что ты потерял, когда Барабак гонялся?
— Целых два года пролежал в траве и ничего.
— Заржавел.
— Не беда! Я его золой почищу, станет как новый.
Санько с такой любовью осматривал свою находку, что Гриша невольно вспомнил, как сам он радовался когда-то гармошке, подаренной женой арестованного учителя. Это было давно. С тех пор он больше ничему так не радовался… Санько хоть через два года нашел свою потерю. А он…
Гриша украдкой глянул на свои покалеченные пальцы и спрятал руки в карманы. Он потерял такое, что уже никогда не найдешь…
Придирчиво осмотрев коня, дед Конон остался доволен:
— Напас, прямо скажу, по-хозяйски.
Выслушав одобрение скупого на похвалу старика, Санько попросил разрешения посмотреть первую борозду.
— Чего ж, смотри. Я сглазу не боюсь, — простодушно ответил дед.
Втроем быстро запрягли коня в плуг, лежавший на меже. Взяв Гнедка под уздцы, Конон Захарович сам повел его на
И вот она, родная, теперь уже навеки своя земля!
Десять гектаров. Целых десять гектаров!
В начале поля дед остановил коня. Снял брыль. Глубоко, всей грудью вздохнул так, словно хотел выдохнуть все свои беды, все долголетние мытарства. И, к удивлению Гриши, истово, как самый заядлый богомолец, трижды перекрестился.
— Слава тебе господи! И у нас теперь свой ковалок земли!
Граница земельного участка Конона Багно была теперь перенесена далеко от болота, на бывшее панское поле. Но дед с особой любовью смотрел именно на низину, между старым вербовым пнем и разросшимся за прошлое лето кустом осоки.
Когда делили землю, Багно предлагали участок возле конюшни, на залежи. Старый хлебороб знал, что земля там такая, какой не найдешь во всей Морочне — унавоженная десятилетиями, — и все же не согласился, попросил вернуть ему его собственный, издавна «свой ковалок». А раз уж по новым законам положено каждому двору не меньше десяти гектаров, то пусть прирежут тут же рядом от панского поля. Жалко было старому пахарю расставаться с крохотным клочком земли, политой потом и кровью, «ковалком», с которым связано все самое хорошее и самое плохое на долгом, нелегком веку.
Осмотрев свое старое поле, дед оставил внука возле коня и перешел на ту половину надела, куда раньше не смел даже ступить ногой. Вдоль и поперек обошел новый участок. Обмерил шагами. Копнул постолом и набрал полную горсть серой, как зола, влажной земли. Долго мял ее, пересыпал из ладони в ладонь. Понюхал. Наконец попробовал рукой на вес и высыпал так бережно, так благоговейно, словно это была не земля, а уже готовая, хорошо очищенная, крупнозернистая рожь. И лишь после этого вернулся к плугу.
Первая борозда получилась ровная, как туго натянутый шнур. Санько зачарованно смотрел на умелую работу и почесывал в затылке.
— И у тебя так же ровно получилось? — лукаво спросил Гриша.
Санько отрицательно махнул давно не стриженной, лохматой головой.
— Значит, и жизнь весь год будет кривая, — убежденно заявил Гриша. — Когда первая борозда прямая, то и жизнь пойдет ровная, спокойная. Правда, дедушка?
— Э-э-э, — скептически протянул дед Конон. — Наперед не угадаешь, какая она будет, жизнь, ровная чи кривая. Никогда не угадаешь.
Грише такое маловерие казалось обидным для новой власти, которая вернула им все хозяйство, отнятое когда-то панами. Он удивленно и даже со страхом покосился на согнутую спину уходящего по борозде деда и упрямо шепнул другу:
— Это правда! Все так говорят.
— Угу, — согласился Санько и понуро ушел домой.
Обидно было Саньку, что нет у него ни отца, ни деда, что никто его не учил хозяйничать, до всего приходилось доходить самому. Там, где люди брали умением и сноровкой, он набивал кровавые мозоли. Там, где другие пользовались готовым, он должен был изобретать, придумывать заново. Плохо без отца. Очень плохо…