Стоход
Шрифт:
— Значит, Москва не сдалась?
— Что ты! Москву никогда не сдадут!
— Ой, как здорово! А то они все кричат по радио, что Гитлер уже чай пьет в Кремле.
— Этому никогда не бывать! — воскликнул Моцак. — Говорят, что фашисты заигрывают с мирным населением: открывают школы, больницы. Так вот, если и ты хочешь бороться против захватчиков, иди на свой пост, в больницу.
Олеся вскочила:
— Работать на фашистов?!
— У фашистов, — поправил Моцак.
— Поняла, — кивнула девушка, — там работать, чтобы помогать нашим.
—
— Скажу, ходила в Ровно, хотела там устроиться на работу, — с готовностью ответила Олеся.
— Правильно, — одобрил Моцак, — только сюда больше не приходи. Омар у тебя будет связным. Договоришься с ним, где встречаться… Иди, дочка! Воюй! Ты будешь одна среди врагов, поэтому будь осмотрительней: хитри, изворачивайся. Веди себя так, будто бы ты за них. Помни, ты обманываешь только врага, обманываешь ради нашей победы.
Олеся встала. Но не уходила. Моцак заметил какую-то нерешительность и спросил:
— Ты что-то все хочешь мне сказать, но, вижу, не решаешься. Что у тебя?
— Да мне посоветоваться надо…
— Так я пойду… — решив, что он тут лишний, сказал Миссюра и быстро направился к порогу.
— Нет, нет! Не уходите! — замахала Олеся. — Я и хотела только с вами об этом поговорить, ну да вдвоем вы лучше придумаете, что мне делать.
И Олеся рассказала о подобранной ею в лесу радистке, тяжело раненной в ногу.
— Ходить Соня если и сможет, то разве только через год, — заключила Олеся. — Вот я и думаю: устроюсь в больницу и возьму ее к себе.
— Нет. Это не годится! — возразил Моцак. — Чего же сразу о ней не сказала?
— У вас и своих забот хоть отбавляй!
— Где она?
— Здесь, на озере.
— Антон Ефимович, возьмите и эту девушку в свой лазарет. У нас ей будет безопасней, особенно когда переселимся отсюда. А ты, Олеся, переночуй и утром отправляйся в Морочну. Да сразу в село не иди. Сначала поговори с людьми на хуторах, разузнай, как там, что. Если почувствуешь опасность, сразу возвращайся. Если мы к тому времени переселимся в более надежное место, здесь в лесу мы оставим своего человека. А удастся устроиться, сразу Омару сообщи, как и что. Ну, не боишься?
— Боюсь! — нехотя призналась Олеся. — Савку боюсь, пана Суету. — Однако решительно добавила: — Боюсь, но все сделаю, что надо!
— Вот так и рождается героизм, — задумчиво заметил Моцак. — Боюсь, но сделаю все, что требует Родина!
Поздним вечером Миссюра, Моцак и еще шесть мужчин и одна женщина на большом човне перебрались в болотную глухомань, в непроходимые болотные топи, куда попасть можно было только по протоке, затерявшейся в непролазном лозняке.
«Домашняя думка в ярмарку не годится», — вспомнила Олеся любимую материну пословицу, глядя на бумажку со свастикой на середине большой немецкой печати.
Все планы, какие строила Олеся, возвращаясь в Морочну после встречи с Моцаком, рухнули. Идя в село, Олеся думала о том, что в больнице все же будет
Из лесу она возвратилась только под утро. И сразу же, одевшись похуже, обув старенькие, рваные ботинки, непричесанная, пошла в управу. Полицейский, дежуривший у входа, глянул на повестку и отвел Олесю к самому голове районной управы Якову Шелепу.
Районный голова, увидев робко остановившуюся у дверей девушку, подчеркнуто строгим, начальническим тоном приказал подойти ближе и сесть.
— День добрый… — по старой привычке Олеся чуть не назвала районного голову Суетой, но вовремя спохватилась и покорно села на самый краешек мягкого, обитого кожей кресла.
— Ну, как живется при новой власти? Это что ж, подруги по комсомолу увезли все твои наряды? — участливо спросил пан голова и, видя, как побледнела девушка, успокоил: — Да ты не бойся, комсомолом я тебя не упрекаю. Знаю, что пошла не по доброй воле.
— Пан голова, так то не правда, что всех комсомольцев будут вешать?
— Ну что ты, что ты! — Шелеп встал и, обойдя длинный, накрытый зеленым сукном стол, остановился за спиной Олеси: — Вешать таких красавиц? Наоборот, мы дадим вам настоящую жизнь. Ну-ка, идем вот сюда, — гостеприимно пригласил пан голова. Олеся подошла к большому зеркалу в гардеробе. — Вот, вот, посмотри на себя! — с иронией сказал Шелеп. — Повернись кругом. Довольна?
Олеся в недоумении пожала плечами и спросила, чем она должна быть довольна или недовольна.
— Своими лохмотьями! — отрезал пан голова. Он написал несколько слов и подал Олесе бумажку с печатью: — Пойдешь на склад. Выберешь себе десять платьев. Только самых лучших.
— Зачем мне столько? Чего вы от меня хотите?
— Не волнуйся, — подчеркнуто любезно протянул Шелеп. — Мы же с тобой старые знакомые. Я тебе верю. Вот и решил взять к себе на работу.
— На какую работу?
— Я беру тебя своим секретарем. А, сама понимаешь, сюда будет приходить немецкое начальство, которое любит все красивое. Вот почему я и хочу видеть тебя всегда веселой и нарядной. Кстати, и жить будешь рядом со мною. Там я уже поселил свою машинистку. Дом охраняется, вы будете в безопасности.
Вот как повернулось дело. Хотела меньше быть на виду, а получилось наоборот…
— Тебе все будет дозволено. Кроме одного… — пан Суета многозначительно поднял тонкий, обтянутый желтой, морщинистой кожей указательный палец: — Из села выходить не разрешается. Иди и сейчас же переселяйся.