Столетняя война

Перруа Эдуард

В Орлеане совместные действия подкреплений и коммунального ополчения позволили совершить несколько удачных вылазок; когда две английские бастиды, находившиеся к востоку и к югу от города, были по очереди взяты и сожжены, осаждающие, имея значительно меньшую численность и обескураженные таким пылом, поспешили убраться прочь. 8 мая, через десять дней после приезда Жанны, город был освобожден. Это произвело огромный моральный эффект. Теперь было легко разгромить маленькие вражеские гарнизоны в городках по Луаре: Жаржо (где был взят в плен Саффолк), Мён, Божанси..18 июня французы захватили врасплох и после недолгого преследования опрокинули арьергард английской армии, шедшей на помощь своим, что вызвало паническое бегство англичан из-под Пате; Тальбот был захвачен там в плен, а Фастольф спасся бегством. Жанна прибыла на место, когда дело уже было закончено. Как добрый государь Карл приписал ей всю заслугу победы, принадлежавшую Ришмону, а коннетабль, на которого двор всегда смотрел косо, был вынужден вновь удалиться в свои бретонские замки.

После этого можно было либо идти на Париж, где царила паника, либо отправиться в Нормандию на помощь постоянно действовавшим там партизанам. Бедфорд опасался и того, и другого вариантов наступления. Сторонники дофина, став за годы непрерывных неудач осторожными и боязливыми, сочли, что сил для этого недостаточно. Но Жанна, при поддержке, вероятно, канцлера Реньо Шартрского, архиепископа Реймского, добилась принятия не менее смелого плана: совершить помазание короля в главном городе Шампани. Ценой неслыханных усилий в Жьене было собрано от двенадцати до тринадцати тысяч человек. Внешне рискованный, этот переход оказался просто легкой прогулкой. Почуяв, что ветер переменился, и не слишком желая сражаться, города, когда к ним обращался Карл, просили только повеления открыть свои ворота. Путем умелых переговоров удалось 1 июля добиться нейтралитета Оксера, 10 июля — капитуляции Труа, 14 июля — Шалона, 16 июля — Реймса. Через день прошло помазание — церемония, по необходимости лишенная пышности. Никого из светских пэров не было, а из духовных — только трое; корона, скипетр, держава находились в Сен-Дени. Но главное, что действо святого миропомазания состоялось. Тот, кого до сих пор Жанна упрямо именовала дофином, отныне был королем Франции, новым Мельхиседеком, освященным посредством «таинства», которое наделяло его даром творить чудеса. Ни один верующий более не мог сомневаться, кто его легитимный суверен: ведь теперь во Франции был король, коронованный в столь невероятных обстоятельствах, что они казались чудом, а против него, за морем, — семилетний ребенок, который называл себя королем Франции, но которого его подданные никогда не видели. Итак, помазание отменило отрешение, незаконно провозглашенное договором в Труа, возвратило Валуа легитимность, которая девять лет у них оспаривалась. Теперь лишь недобросовестный человек мог назвать арманьяков членами группировки: помазание подняло их в ранг верных подданных. А как бургундцы, которых в Бурже пренебрежительно называли «франко-англичанами» (Fransais-anglais), могли, не выглядя изменниками, продолжать подчиняться Бедфорду? Таков был чреватый последствиями результат помазания в Реймсе.

Толчок был дан, и теперь, казалось, ничто не остановит продвижение Карла. Войску, пришедшему на помазание, англичане могли противопоставить лишь ничтожные гарнизоны. Совет Бедфорда был в растерянности; регент выпрашивал в Англии подкрепления, которых бы как раз хватило для усиления оккупационной власти в Нормандии, чтобы спасти от крушения хотя бы ее. Особенно он боялся отпадения Парижа; рассчитывая польстить симпатиям населения к бургундцам, он 29 августа передал управление столицей Филиппу Доброму, который вовсе не рвался лично руководить обороной, потому что как раз вел с королем переговоры о перемирии на несколько месяцев, которое распространялось бы на все территории к северу от Сены. В этой ситуации действия Карла VII, пусть нерешительные и непоследовательные, выглядели как ряд блестящих побед. На следующий день после помазания он получил изъявление покорности от Лана, вступил в Суассон. Потом через Шато-Тьерри он направился на Бри, принимая повсюду новые капитуляции, но намереваясь вернуться в Берри. Небольшой английский отряд преградил ему путь. Он со всем войском повернул в Валуа, где ему сдался Санлис, и занял Компьень, доверив его охрану Гильому де Флави. Потом он пошел на Париж и на несколько дней остановился в Сен-Дени. В его армии не хватало осадных материалов. Но Жанна, всегда верившая в свою звезду, считала, что столицу, где пробургундски настроенные горожане не были готовы сдаться, можно взять приступом. Штурм был устроен 8 сентября с западной стороны, близ ворот Сент-Оноре; он не удался. Жанна, хоть и была ранена, призывала его повторить. Капитаны и король приняли другое решение. Они увели войско за Луару, на юг; кампания уже шла почти три месяца, для тех времен — долго, и армию распустили.

Несмотря на неудачу под Парижем, военные результаты похода были не менее значительными, чем политические успехи. Шампань, Бри, Суассонне, Валуа и даже окрестности Парижа легко подчинились арманьякам, до сих пор ненавистным местному населению. Пикардия не пожелала бы лучшего, чем последовать их примеру, если бы королевская армия появилась в ней. Но через все эти земли они лишь прошли, оставив небольшие гарнизоны и в качестве королевского наместника — архиепископа Реньо Шартрского, который устроил себе резиденцию в Суассоне. Ничто не было подготовлено ни на случай возвращения англичан с большими силами — впрочем, в тот момент это было маловероятным, ни на случай нападения бургундцев, неминуемого по истечении перемирия. В окружении короля шла борьба за Деву, влияние которой ничуть не уменьшилось. Вместо того чтобы отпустить ее с Алансоном, продолжавшим войну в Иль-де-Франсе, Ла Тремуйль, завидуя «милому герцогу» и афишируя враждебность к бургундцам, чтобы удержаться на своем месте, отправил ее атаковать Ла-Шарите, город, все еще обороняемый Перрине Грессаром [121] . Но здесь предстояло иметь дело не с деморализованными гарнизонами, как под Орлеаном, и не с мирными и трусливыми горожанами, как в Шампани. Осада, которой руководили Людовик де Бурбон, граф Вандомский, и Карл д'Альбре, сын бывшего коннетабля, предпринятая уже зимой, не дала ничего; перед Рождеством ее пришлось снять.

121

Перрине Грессар (ум. 1438 г.) — наемник на службе англичан и герцога Бургундского, капитан Ла-Шарите-сюр-Луар (прим. ред.).

Королевская казна, опустевшая после затрат, которых потребовал поход на помазание, не могла в 1430 г. финансировать новую экспедицию. Как столь часто бывало в прошлом, надежды возлагались на верные гарнизоны и на кое-какие банды наемников, плохо оплачиваемые, но возмещавшие эту потерю за счет жителей. Жанне позволили оказать содействие именно капитанам этих отрядов. С марта ее можно было видеть среди участников их набегов — на Мелён, на Ланьи, на Санлис. Ее присутствия было недостаточно, чтобы гарантировать успех; она не могла помешать Суассону сдаться врагу. У Бедфорда, в свою очередь, почти не было войск. Его звезда меркла; в марте в Париже был раскрыт заговор в пользу дофина, где было замешано более пятисот человек. Поэтому более, чем когда-либо, регент нуждался в герцоге Бургундском, который, как обычно, с готовностью принимал плоды своего двурушничества: 8 марта Филипп добился от Ланкастеров передачи ему в апанаж дополнительно Шампани и Бри, с тем, однако, чтобы он их завоевал.

Поэтому по окончании перемирия, в апреле, главный удар был нанесен бургундцами. Поскольку король Франции не передал своему бургундскому кузену, как оговаривали условия перемирия, крепость Компьень, то Филипп поручил своему капитану Жану Люксембургскому, брату епископа Теруаннского, захватить ее силой. Захватив кое-какие подкрепления, Жанна 13 мая бросилась туда. Осаждающий, еще не замкнув кольца окружения, расположил свои войска отдельными группами на западном берегу Уазы. Через десять дней была организована вылазка с участием Жанны, чтобы захватить одну из этих групп врасплох. Французы, увлекшись грабежом, замешкались и дали время врагу собрать свои войска, отчего тот обратил их в бегство и резко бросился в погоню. Чтобы вместе с его людьми в крепость не проникли и англо-бургундцы, Гильом де Флави был вынужден запереть ворота прежде, чем вернется весь отряд. Жанна, не понявшая причин отступления, отстала; она была захвачена одним бургундским рыцарем и передана Жану Люксембургскому.

Весть об этом очень быстро дошла до буржского короля. В землях на Луаре она вызвала ошеломление и подавленность. Как водится в подобных случаях, пошли разговоры об измене, раздавались обвинения в адрес королевских советников. Но, несмотря на все их мелочные свары, Жанна была им слишком полезна, чтобы они могли намеренно отправить ее на гибель. В защиту пленницы произошло несколько трогательных выступлений народа и клириков, никак, естественно, не повлиявших на события. Среди англо-бургундцев, в Париже, где тон задавал кабошьенски настроенный университет, в Руане, откуда теперь на всякий случай управляли королевством Бедфорд и его совет, раздались, наоборот, крики радости и призывы к отмщению. Магистры университета написали герцогу Бургундскому, попросив его выдать пленницу инквизиции, имевшей право сжигать еретиков. Пьер Кошон в качестве епископа Бовезииского требовал отдать ее под его церковный суд, потому что Жанна попала в плен на территории его епархии. Он, конечно, не склонил бы к этому ее тюремщиков, если бы одновременно в качестве советника английского короля не предложил последнему купить ее за десять тысяч ливров, взяв их из субсидий, вотированных Штатами Нормандии. Жан Люксембургский был небогат. К середине ноября, когда посланные дофином подкрепления вынудили его снять осаду с Компьеня, он согласился на сделку. Жанна после пребывания в разных замках, побывав в заключении в Аррасе, была через Дрюжи, Ле-Кротуа, Сен-Валери и область Ко перевезена в старинную цитадель столицы Нормандии. Англичане, считая церковные тюрьмы не слишком надежными, предпочли стеречь ее сами.

После того как пленение Девы, казалось, положило конец цепочке катастроф, политика Бедфорда приобрела более четкие очертания. Прежде всего надо было нейтрализовать моральный эффект коронации в Реймсе. Генрих VI был законным, но некоронованным королем Франции. Крайне спешно решили его показать континентальным подданным. В начале июня 1430 г. этот ребенок со своими английскими советниками и опекунами поселился в Руане. Официально регентство Бедфорда кончилось — король правил сам, и герцогский совет преобразовался в королевский. Потом решили провести коронацию. Но Реймс оставался недоступным, а его архиепископ держал сторону Валуа. Вот почему, вопреки почитаемому обычаю, церемония прошла 17 декабря 1431 г. в Париже, в соборе, подчиненном простому епископу, а не в центре архиепископства, освященном памятью святого Ремигия [122] . Этого хватило, чтобы в глазах набожной толпы помазание, миро для которого брали не из священной мирницы, стало недействительным. Когда Генрих VI после двадцати месяцев пребывания во Франции вернулся к себе на остров, он не приобрел ни одного дополнительного приверженца и не подогрел энтузиазма собственных сторонников.

122

Ремигий — епископ Реймский в 459-533 гг., крестил франкского короля Хлодвига (498 г.) елеем, который, по легенде, принес голубь с неба (прим. ред.).

Большего ожидали от процесса Жанны. Если бы удалось доказать, что провидица была потаскухой, ведьмой и посланницей дьявола, смешным бы стал выглядеть и слишком легковерный дофин, который неосторожно доверился ей и раструбил о ее подвигах под Орлеаном, при Пате, в Реймсе. Его временные успехи объяснялись бы помощью одиозной пары — преступного бастарда и развратной чародейки. Делу Карла VII был бы нанесен удар, от которого, как очень надеялись англичане, он бы уже не оправился. Наконец, нужно было, чтобы приговор выглядел респектабельно, чтобы суд оставлял впечатление беспристрастного. А случаю было угодно, чтобы дела веры находились в ведении церковных судов, где совместно заседали местный епископ и инквизитор-доминиканец. И возглавлять судебное разбирательство поручили именно Кошону, хоть он и был изгнан из своей епархии вследствие продвижения арманьяков. Дело представлялось ему важным и достойным того, чтобы его торжественно обставить; он окружил себя массой заседателей, советников, адвокатов, следователей. Он выбрал их среди руанских каноников, аббатов крупных нормандских монастырей, виднейших богословов и докторов канонического права из Парижского университета. Все они были преданы Бедфорду и делу Ланкастеров. Но даже если весь процесс нам представляется набором низких поклепов и отвратительной чуши, не будем полагать, что все эти люди продали свою совесть или трусливо поддались давлению власть имущих. Большинство из них, воспитанное в проанглийских или пробургундских чувствах, искренне верило: силу для помощи их врагам Жанна могла получить только от дьявола. Бедфорду не было надобности оказывать нажим на судей — они сами пошли ему навстречу; их раболепие и слепота объясняются всем их прошлым, особенно у Кошона, который в награду сразу после слушания дела получит перевод в епископство Лизье. По отношению к обвиняемой все эти люди испытывали только отвращение и ненависть. В ней их раздражало и шокировало все, вплоть до благородной простоты ее жизни, веселого остроумия ответов, достоинства, с каким она держалась.

У нас, современных людей, вызывает негодование жестокость этой судебной процедуры. Но это была обычная жестокость инквизиции, которая никого не трогала, когда от нее ежедневно страдало множество бедолаг, тут и там попадавших на костер из-за злобности общества, глупого тщеславия их обвинителей, недоверчивого фанатизма судей. Абсолютная секретность следствия и свидетельских показаний, о которых обвиняемый не знает; отсутствие какого бы то ни было адвоката для его защиты; все новые и новые допросы, проводимые заседателями, без устали сменяющими друг друга; пытки, угрозы или лживые обещания в расчете добиться новых сведений или вынудить подписать признание. В наше время обращение к подобной практике было бы расценено как возврат в варварство; едва политическая полиция начнет втайне ее применять, общественное мнение всегда быстро ее осудит. А в те времена ни судьи, ни общественность не знали подобной щепетильности. Они не понимали, что такими методами можно кого угодно заставить признаться в чем угодно. В своей гордыне ученых, искушенных в самой пустой болтовне, одержимые идеей, что под маской невинности везде прячется ересь, они были способны послать в огонь любого искренне верующего, не проявив ни малейшей снисходительности. В процессе не было нарушений ни по форме, ни по существу, но, начавшись, он мог закончиться лишь обвинением. Применяемые средства и приводимые доводы значили мало.