Столетняя война
Шрифт:
Дело в том, что Филипп Добрый ни в коем случае не хотел оставить впечатления, что он предает своих старинных союзников, откалываясь от них. Если бы его заботами был восстановлен общеевропейский мир, это бы более подняло его престиж, нежели просто примирение родственников. Если же, как предполагали в окружении герцога, англичане покажут себя слишком неблагоразумными и не пожелают заключить мир, это даст ему благовидный предлог, чтобы их покинуть. В своих ловких расчетах он получил поддержку папы. С тех пор как Констанцский собор положил конец схизме, избрав Оттона Колонну (Мартина V), Святой престол, вновь став римским и итальянским, не очень интересовался делами в более западных странах. Осторожный реалист, Мартин V лишь беспомощно взирал на раздел Франции, признавал его как свершившийся факт, не одобряя, и по церковным делам тех или иных провинций вел соответственно переговоры с Бедфордом или Карлом. В Париже регент, вразрез с мнением галликански настроенного университета, с мнением парламента, отступая от английских традиций антипапизма, предпочел напрямую договориться с понтификом о полюбовном разделе назначений на церковные должности и доходов от налогов на церковные имущества. А в Бурже дофин, верный галликанским идеям «мармузетов» и арманьяков, вел себя более требовательно. Мартин не пытался помочь делу Валуа, но не покровительствовал при этом и Ланкастерам. Однако его преемник Евгений IV был вынужден сделать уступку духу соборности, влияние которого на духовенство все более возрастало. Сигизмунд вынудил его созвать в 1431 г. новый собор, созыв Мартин которого в свое время сумел оттянуть, и опять на имперской территории — в Базеле. На соборе вмиг возник конфликт между требованиями его членов и папскими притязаниями, который достигнет самой острой стадии к 1436 г. Нетрудно догадаться, сколь выгодным для Евгения было бы заключение франко-английского мира под его эгидой: это бы подняло его престиж, облегчив задачу обуздания собора. И папа отправил в Артуа кардинала Святого Креста
На самом деле главными участниками переговоров были со стороны Карла VII Реньо Шартрский и Ришмон, со стороны Филиппа Доброго — сам великолепный хозяин и его верный канцлер Никола Ролен. Весь август 1435 г., перемежаясь турнирами и пирами, шли прежде всего переговоры о франко-английском мире. Диалог, прерванный шестнадцать лет назад, возобновился совершенно в иной атмосфере, чем окружала Генриха V в Лондоне, в Винчестере, в Понтуазе, в Труа. Бедфорд знал это и считал, что готов к существенным уступкам. Но для него было невозможно как отступиться от дела, которому он тринадцать лет отдавал все силы, так и отречься от идеи «двойной монархии», контуры которой наметил договор в Труа. И он предложил Валуа оставить им провинции, где их преобладание было бесспорным; но Генрих VI оставался королем Франции и хозяином Парижа, а «Карл Валуа» должен был принести оммаж своему ланкастерскому суверену за половину королевства, которую ему разрешалось удержать. Из своего дворца в Руане, где он умирал, Бедфорд не мог услышать, какое изумление вызвали его нелепые предложения. Рассматривать реймского помазанника как обычного мятежника, которого можно простить, указав ему место, не отдавать ему короны и столицы, в то время как он уже носил первую и угрожал второй, значило не понимать, что игра проиграна. Ланкастеры могли бы вернуться к более реалистичным концепциям Эдуарда III, отказавшись от химер, чтобы сохранить некоторые провинции. Они этого вовремя не поняли. Реньо Шартрский при поддержке речистого Жана Жювенеля сначала потребовал полного вывода английских войск из королевства за денежную компенсацию, а потом сообщил, что прежде всего от Ланкастеров требуется отказ от французской короны. При такой разнице подходов достичь соглашения не было никакой возможности, потому 1 сентября Бофор и его свита первыми прервали переговоры и покинули Аррас. При поддержке папского легата Филипп Добрый решил подписать договор без участия англичан. Мир, заключенный 20 сентября и через день ратифицированный, выглядел крайне выгодным для Бургундии. Кроме Шампани и Бри, Карл признавал все территориальные уступки, за которые Ланкастеры в свое время купили союз с «великим герцогом Запада»: указывалось, что Филипп сохранит Маконне, графство Оксер, графство Понтье, некогда переданные ему Генрихом V, графство Булонь, занятое им после смерти герцога Беррийского, «города на Сомме» — Сен-Кантен, Амьен, Корби, Сен-Рикье и т. д., то есть цепь крепостей, прикрывающих Артуа и угрожающих Парижу, которые были отданы ему в залог по случаю брака с Мишель Французской и которые он оставил себе как компенсацию за еще не выплаченное приданое. Король сможет их выкупить за огромную сумму в 400 000 экю. Наконец, отдельная статья освобождала Филиппа при жизни Карла VII от обязанности приносить тому оммаж за свои французские фьефы, давно или вновь приобретенные. Тем не менее герцог, что бы ни говорили, не стремился к независимости от монархии Валуа. Он — французский принц, и все его амбиции ориентированы на Париж. Разорвав вассальную связь, он бы, конечно, мог упрочить единство Бургундского государства, но был бы вынужден отказаться от контроля над королевским правительством, а в качестве «принца лилий» такую возможность он имел. Если же он временно освобождался от принесения оммажа, так это потому, что ему претило быть вассалом человека, которого он считал ответственным за смерть отца.
Ведь Арраский договор дал Филиппу высшее удовлетворение, которого он тщетно добивался, составляя договор в Труа, — месть за преступление в Монтеро. Карл унизился перед кузеном, отрицая всякое личное участие в убийстве, обещал покарать виновных, названных поименно, воздвигнуть искупительный памятник, заказать мессы за упокой души жертвы; от его имени один из его советников на коленях приносит покаяние перед герцогом Бургундским. Это был чувствительный удар по самолюбию французского короля: перед лицом чрезмерно могущественного вассала он принимал вид кающегося преступника, унижаясь до того, чтобы просить прощения за действие, ответственность за которое он громогласно — может, даже слишком — отрицал. И еще более жестокий удар для оставшихся приверженцев бывшей партии арманьяков, которой церемония в Аррасе предвещала конец. Но, отмежевываясь от тех, кто был для него в молодости единственной опорой, Карл VII завершал трансформацию, начатую помазанием в Реймсе: из вождя группировки, которого активно старались низвергнуть, он превращался в короля всех французов, а значит, в единственного короля Франции. Сколь бы жестоким ни было унижение, игра стоила свеч.
Бедфорд умер 14 сентября, не успев осознать весь масштаб бургундской измены. Через несколько недель в Париже, в полном одиночестве, во дворце Сен-Поль, куда только что переселилась, скончалась королева Изабелла; она ушла в небытие одновременно со своим творением — договором в Труа.
Итак, судьба династии, пятнадцать лет балансировавшей на острие ножа, теперь была спасена. Под ее власть сразу возвращались все провинции, до того верные Бургундцу, все города, где не стояли английские гарнизоны. За одну зиму после Арраского конгресса был практически очищен от врага Иль-де-Франс. Верхнюю Нормандию охватило восстание, и роялистские шайки теперь могли там рыскать беспрепятственно, а Дьепп сдался Карлу VII. Чтобы взять Париж — его захват стал бы естественным венцом всех этих операций — могла потребоваться долгая осада: ведь гарнизон имел приказ обороняться. Ришмон, подойдя к столице в феврале 1436 г., замкнул кольцо блокады, перекрыв движение судов по всем рекам. В городе начался голод. Коннетабль сговорился с бургундскими чиновниками, которые поручились ему за настроения горожан. Удачно вызванное 13 апреля восстание позволило королевским войскам вступить в Париж без боя. Вражескому гарнизону, укрывшемуся в Бастилии, позволили уйти, но удалялся он под свист тех самых горожан, которые когда-то с радостью приняли его.
Резонанс этого события во всем королевстве был огромен. Карл VII мог с полным правом рассылать повсюду ликующие сводки о победе. Возвращение столицы означало воссоздание и укрепление королевства — к вящей славе Валуа. Это был конец ланкастерской мечты. Добиваясь ее осуществления, умерли Генрих V и Бедфорд, но их дело не пережило их. Конечно, еще оставались Руан, регент, правящий именем Генриха VI, английский сенешаль, Королевский совет, Канцелярия, Счетная палата, Палата Шахматной доски. Эти чиновники пока контролировали почти всю Нормандию, часть Мена, часть Гиени. Но рано или поздно им придется вернуть все захваченное восстановленному королевству, чьи органы управления быстро приспособятся к новой ситуации.
III. РЕФОРМЫ КАРЛА VII
Взятие Парижа и подчинение англо-бургундской Франции означало практическое, если не полное, объединение королевства, власть над которым двадцать лет оспаривали две соперничавших династии и которое до того раздиралось борьбой партий. Чтобы начать реорганизацию управления страной из отвоеванной столицы, нельзя было дожидаться ни полного изгнания Ланкастеров, ни покорения Нормандии и Гиени. Как и после всех великих внутренних кризисов, потрясших страну в позднейшие исторические периоды, как при Генрихе IV сразу после религиозных войн или при Первом консуле после революционной грозы [124] , перед победоносным королем встала деликатная проблема — объединить всех отныне примиренных подданных и воссоздать твердую власть, правление которой изгладило бы память о былых раздорах. Конечно, целью «реформ» Карла VII были не столько нововведения, сколько реставрация. Но после них Франция уже и в политическом, и в административном отношениях отличалась от страны, которой правил его дед Карл V. К таким изменениям, которые в свою очередь оказали влияние, и порой решающее, на окончание войны, подтолкнули и выводы из пережитого опыта, и текущие нужды момента. Реформы не были ни делом одного дня, ни воплощением заранее разработанного плана. Административная реорганизация, начатая сразу же после вступления Ришмона в Париж, велась скачкообразно, без направляющей идеи, годами, и особенно ей способствовало затихание войны в период с 1440 по 1450 г., а после — заключение Турского перемирия. Именно на это десятилетие приходится и больше всего ордонансов, и самые решающие из них. Рассматривая их в хронологическом порядке, можно было бы упустить из виду важность совершенного дела. Но, набрасывая общую картину, нам ни на миг нельзя будет забывать о политических обстоятельствах, объясняющих ее самые броские черты, и ради ясности изложения рассказ об этом начнем сейчас же.
124
Имеется в виду Наполеон Бонапарт, в 1799 г. ставший первым консулом Французской Республики (прим. ред.).
Прежде всего задача состояла в объединении центрального правительства, с недавних пор разделенного в связи с нуждами войны на несколько частей. Эту идею люди короля высказывали неоднократно: пусть верховные суды и основные управляющие ведомства будут нераздельными органами, власть которых распространялась бы на все королевство. Противники децентрализации, допускавшейся ими самое большее как временная мера, они считали, что должна быть одна Канцелярия, один парламент, одна Счетная палата. Со времен Карла V периодически выходили ордонансы, запрещавшие «финансовым генералам» по налогам эд делить между собой территорию королевства и оставлявшие их, порой вопреки их желанию, членами некой неделимой центральной коллегии. С 1428 г., когда сообщение между Пуату и Лангедоком упростилось, Тулузский парламент был упразднен, а дела южных провинций переданы в парламент Пуатье. Едва в апреле 1436 г. капитулировал Париж, как сюда перевели Канцелярию и Счетную палату из Буржа, парламент и Палату эд из Пуатье; небольшая делегация советников парламента еще несколько месяцев пробыла в Пуату, чтобы уладить текущие дела, но до конца года она прекратила свою деятельность. Если резиденция короля все еще находилась на берегу Луары, поскольку он избегал города, связанного со слишком многими неприятными воспоминаниями, то Париж, бесспорно, стал административной столицей королевства.
В этих условиях возникала необходимость слияния персонала: ведь в бургундской Франции раньше были такие же суды и такие же ведомства, имевшие те же функции, что и службы Буржского королевства. С местным или низшим персоналом — бальи, сборщиками налогов, делегатами парламентов, лесничими, прево — трудностей не было: для служащих в Северной Франции Арраский договор просто менял хозяина; теперь они верно служили Карлу VII, как прежде подчинялись Генриху VI, и не было необходимости их увольнять или проводить радикальные чистки. В самом Париже дело обернулось иначе. Но нам недостает исследований об административном персонале, дающих возможность ткнуть пальцем в закон, который позволял суверену создавать иллюзию, будто он вовсе не желает изгонять бывших врагов, а только спокойно и без шума устраняет запятнанных и подозрительных лиц. Единственный более или менее хорошо известный пример — парламента — дает нам по крайней мере представление об используемых методах. Арраский договор оговаривал, что минимум пятнадцать советников Бургундского парламента сохранят свои места. Это дало возможность первой сортировки: оставили лишь тех бургундцев, чье раскаяние выглядело более многообещающим. Потом король позволил своему верховному суду регулировать состав самостоятельно, разрешив применять принцип кооптации, к которому неоднократно призывали парламент со времен «мармузетов», а в 1446 г. даже было решено, что новые советники будут избираться из двух кандидатов, предложенных двором. Но в 1447 г., почувствовав себя сильнее, король временно отменил эти выборы, сам назначил членов парламента и изгнал из него последних сторонников англичан, откровенных или скрытых. Надо полагать, и в других органах управления и суда происходили подобные процессы с аналогичным же результатом. Если массовых увольнений и не было, по крайней мере все знали, что в обеих недавно соперничавших администрациях останутся только лучшие независимо от их политического прошлого. Именно этому искусному смешению Карл VII, несомненно, обязан тем, что еще при жизни получил прозвище «Карла, которому хорошо служат» (Charles le Bien Servi). Некоторые из его слуг прибыли издалека, как, например, Тома Базен, преемник Пьера Кошона в Лизье: первоначально он был советником в Нормандии и своим местом обязан Ланкастерам, но сумел вовремя договориться о сдаче своего епископского города и вошел в разные советы суверена, чьим апологетом и хронистом он станет в изгнании, к которому его вынудит Людовик XI. Из этой массы добрых слуг до потомства дошло не много имен: чем подозрительней становился их хозяин, тем меньше он доверял своим советам, очень страдавшим от произвола недостойных фаворитов. Если говорить о клириках, то Базен, как и Жювенель, преувеличили в своих сочинениях истинное свое влияние; потомки сделали то же в отношении Жака Кёра [125] , который в качестве казначея был в лучшем случае требовательным и щедрым кредитором двора, как и в отношении братьев Бюро [126] , хороших финансовых чиновников и любителей артиллерийских новинок.
125
Жак Кёр (1395-1456) — банкир и финансовый советник короля Карла VII, королевский комиссар при Штатах Лангедока (1444 г.), генеральный контролер габели в Лангедоке (1447 г.). Арестован в 1451 г. по обвинению в растратах, бежал к папе Римскому и умер во время экспедиции против турок (прим. ред.).
126
Братья Бюро — Жак (ум. 1463 г.), сеньор Монгла, и Гаспар (ум. 1470 г.), сеньор Виллемомбля. Приближенные Карла VII, занимали ряд важных финансовых и военных постов, создали королевскую артиллерию, которой Жак лично командовал во время боев в Нормандии и Гиени в 1449-1453 гг. (прим. ред.).
Впрочем, погоду делали не столько индивидуумы, сколько внушительная масса королевских чиновников, чьему постепенному численному росту не помешали ни войны, ни реформаторские ордонансы. Например, число финансово-податных округов (elections) от тридцати при Карле V достигнет семидесяти пяти к моменту смерти Карла VII, в то время как в северной части королевства вскоре окажется почти сто пятьдесят соляных амбаров, полностью укомплектованных штатом смотрителей и измерителей. Этих чиновников было достаточно, чтобы из них сформировался довольно индивидуализированный общественный класс, занимавший промежуточное положение между горожанами, из которых они в большинстве выходят, и дворянством, куда они стремятся. Их сплоченность на всех уровнях укрепляли семейные союзы; в центре страны возникали настоящие парламентские династии, члены которых были связаны браками с «господами финансов» (messieurs des finances); аналогичные союзы появлялись и на местах, и в нижних эшелонах. Все эти люди в большей или меньшей степени добивались, чтобы за ними признали привилегию вроде той, какую недавно даровали дворянству: коль скоро они служили королю, отдавая ему плоть и время, то считали, что не обязаны платить королевской тальи, а если асессоры пытались их обложить, они предъявляли иски в исковые суды и часто выигрывали процессы. Так, более де-факто, чем де-юре, образовалось «дворянство мантии», пока составляющее силу монархии — ее слабостью оно станет позже.
Монархическая централизация, ради восстановления которой с 1436 г. было приложено столько сил, вскоре окажется неэффективной или по крайней мере неудобной: королевство было слишком обширным, чтобы в Париже могли одновременно вести все дела — судопроизводство, финансы, бухгалтерию — для большей части доменов. Власть была вынуждена, приближая королевскую администрацию к подданным, создавать верховные суды и прочие механизмы власти еще и в других местах. Правда, это движение, тормозившееся эгоистичным сопротивлением чиновников на местах, явно заметным стало лишь тогда, когда возвращенным Нормандии и Гиени по очевидно политическим причинам пришлось даровать особый режим, чтобы успокоить их партикуляристскую обидчивость; но первые его симптомы появились чуть раньше. Задолго до 1435 г. «финансовые генералы» по налогам эд разделили налоговую администрацию на ведомства для Лангедойля и ведомства для Лангедока. Территории «земель за Сеной и Йонны», понемногу отвоевывавшиеся у англичан, образовали новый округ, равно как и Нормандия; каждый из них возглавлял «генерал», а при нем был специальный сборщик по территории, которую вскоре назовут «генералите» (generalite). Чтобы лучше контролировать домен, разоренный войной почти дотла, казначеи тоже разделили королевство на четыре округа (charges), каждый имел штатных сборщиков, а управления располагались в Туре, Монпелье, Париже и Руане. Но Палата эд, Курия казны, Счетная палата, порядок реорганизации которых скрупулезно расписывали особые ордонансы, не пожелали идти этим же путем и дробиться: почти все они остались в нераздельном виде в центре, откуда велось управление финансами, — кроме Палаты эд, вынужденной согласиться на создание конкурирующих органов: один из них, по делам Лангедока, был создан в 1439 г. в Тулузе, а позже переведен в Монпелье, другой же, по делам Нормандии, организовали в 1450 г. в Руане. Со своей стороны Парижский парламент, насколько это было в его силах, противился этой центробежной тенденции, первые симптомы которой не вызывали у него беспокойства. Он считал, что от избытка судебных дел можно избавиться так же, как это делалось в предыдущем веке, — учредив «Великие дни», временные и более или менее периодические выезды парижских советников в провинции. После 1450 г. такие «Дни» проводили в Пуату и в Оверни, в Гиени и даже в Орлеане. Но этого было уже недостаточно: в 1443 г. восстановили, и на сей раз окончательно, Тулузский парламент, чья юрисдикция распространялась на весь Лангедок и на те части Гиени, от которых чиновники Карла VII добились повиновения. Еще один верховный суд был создан в Бордо, когда французы вступили в этот город (в 1451 г.), а через два года распущен в наказание гасконцам за мятеж. Однако когда в это же время дофин Людовик вздумал организовать парламент в Гренобле, подчинив его компетенции свой апанаж, король без возражений утвердил его создание; все это вывело из компетенции парижского суда самые периферийные области Франции, но все-таки последнему удалось не допустить учреждения еще одного парламента в Пуатье, который бы разом лишил его власти над всеми центральными провинциями. Так постепенно возникали очертания Франции нового времени с ее административными кадрами, которые унаследует монархия «Старого Порядка»: финансовые округа (генералите), позже вытеснившие исторические «провинции»; провинциальные палаты эд и парламенты, оттесненные на периферию королевства; на данный момент добавим к ним карту габели и зарождающееся различие между землями, где налоги распределяли «делегаты» (pays d'elections), и землями, где налоги распределяли местные Штаты (pays d'Etats).