Столетняя война
Шрифт:
— Имей в виду, нам скоро отплывать, — пророкотал Виллеруа голосом, который, казалось, исходил из недр глубокой пещеры.
— Послание от мессира Гийома д'Эвека, — пояснил Томас.
— Нужно поторопиться, пока прилив низкий, понял? — сказал француз. — У меня в трюме три тюка мха. Я всегда использую мох. Как мой отец. Другие предпочитают порванную на кусочки пеньку, но мне она не нравится, совсем не нравится. По-моему разумению, ничто не сравнится со свежим мхом. Он, кстати, и смолится куда как лучше.
На свирепой рябой физиономии вдруг появилась ухмылка, обнаружившая нехватку нескольких передних зубов.
— Mon caneton! [23] —
Иветта выдала Томасу и Робби по жареному яйцу, после чего вручила им два молотка и пару чудных с виду инструментов, похожих на тупые зубила.
— Мы будем конопатить и смолить щели, — пояснил Виллеруа, — так что я нагрею вар, а вы вдвоем станете запихивать мох между досками. — Он ухватил рукой яичницу и отправил ее в рот. — Надо управиться с этим до прилива, пока судно стоит высоко и все щели над водой.
23
Мой птенчик! (фр.)
— Но мы принесли тебе письмо.
— Слышал. От мессира Гийома. Но раз он прислал ко мне кого-то, значит, ему нужно, чтобы «Пятидесятница» была готова к отплытию. Ежели мессир Гийом чего-то от меня хочет, он это получит, потому как я от него, кроме добра, ничего не видел. Только вот в чем загвоздка: ему ведь не будет от «Пятидесятницы» никакого прока, если та затонет, верно? Какой толк от судна, коли оно окажется на морском дне вместе со всей командой и пассажирами, а? Его нужно проконопатить и просмолить. Мы с моей лапочкой чуть было не затонули вчера, верно, мой птенчик?
— В трюм просачивалась вода, — согласилась Иветта.
— Так и булькала, — громко заявил Виллеруа, — на всем пути сюда от Кабурга, так что если мессир Гийом хочет куда-то отправиться, то вам, ребята, лучше поскорее приняться за дело.
Он широко ухмыльнулся, встопорщив бородищу, прочерченную яичным желтком.
— Сэр Гийом собрался в Дюнкерк, — пояснил Томас.
— Надеюсь, он удерет у них из-под носа, — размышлял вслух Виллеруа. — Переберется себе через ров, скок в седло, и только его и видели! Этот недотепа де Кутанс не успеет сообразить, какой нынче год.
— А зачем сэру Гийому в Дюнкерк? — поинтересовалась Иветта.
— Ясное дело, чтобы присоединиться к англичанам, — ответил ей муж, не выказывая по поводу предполагаемой измены д'Эвека ни малейшего неодобрения. — Его собственный сеньор пошел на него войной, французский епископ подгадил ему не меньше сеньора, да и король, надо думать, приложил к этой истории руку. При таких делах мессир Гийом имеет полное право перейти на чужую сторону. Дюнкерк, говоришь? Стало быть, он решил принять участие в осаде Кале.
Капитан зачерпнул со сковородки еще яичницы, заел ее внушительным ломтем ветчины и осведомился:
— Так когда хочет отплыть мессир Гийом?
— В день Святого Климента, — сказал Томас.
— А это когда?
Этот простой вопрос неожиданно поставил всех в тупик. Ответить на него не мог никто. Томас, правда, знал, на какой день месяца приходится этот праздник, но понятия не имел, сколько времени до него осталось. Зато мигом смекнул, что это дает ему возможность увильнуть от противной работы. Хуктону не особенно хотелось мокнуть в холоде и грязи.
— Я все выясню, — заявил он, — и вернусь, чтобы помочь вам.
— Я пойду с тобой, — вызвался Робби.
— Ты останешься здесь, —
— Работа? — Робби, ничего не понявший из предыдущего разговора, несколько насторожился. — Какая, интересно?
— Ничего особенного, — заверил его товарищ, — но тебе понравится!
Подозрения шотландца усугубились.
— И куда же ты собрался?
— В церковь, Робби Дуглас, — сказал Томас. — Представь себе, я пойду в церковь.
* * *
Англичане захватили Кан прошлым летом. Они удерживали город достаточно долго, чтобы изнасиловать там всех женщин и разграбить все богатства, а затем оставили Кан — обобранным, полуразрушенным и истекающим кровью. Англичане тогда ушли, но заболевший Томас вынужден был остаться. Доктор Мордехай лечил его в доме мессира Гийома, а когда Хуктон малость поправился и уже мог ходить, тот поместил его в abbaye aux hommes [24] для встречи с братом Гермейном, попечителем монастырского скрипториума — хранилища, где монахи занимались перепиской рукописей. Брат Гермейн несомненно должен был знать, когда день Святого Климента, но это была не единственная причина, по которой Томас собирался посетить аббатство. Он решил, что если кто-то и способен прочесть странные письмена в книге его отца, так это старый монах. Мысль о том, что, может быть, уже сегодня утром он разгадает тайну Грааля, вызвала у Хуктона прилив возбуждения. Это удивило его. Юноша часто сомневался в существовании реликвии и от души желал, чтобы его миновала чаша сия, но теперь вдруг ощутил азарт охотника. Более того, лучник неожиданно преисполнился ощущением значимости этого поиска, да настолько, что замер, уставившись на отражавшийся от реки свет. Он попытался вспомнить видение, явленное ему в ту ночь на севере Англии, и все сомнения вдруг показались нелепыми. Конечно, Грааль существует, он лишь ждет, когда его найдут, чтобы принести счастье истерзанному миру.
24
Мужской монастырь (фр.).
— Осторожно!
От размышлений Томаса оторвал оклик человека, толкавшего тачку с устрицами.
Привязанная к тачке собачонка попыталась походя тяпнуть юношу за икру, но тележка покатилась дальше, веревка натянулась, и шавка взвизгнула. Однако Томас почти не обратил внимания ни на собаку, ни на ее хозяина, ибо был погружен в раздумья. Он размышлял о том, что Грааль, должно быть, скрывается от недостойных, внушая им сомнения. Значит, для того чтобы найти сокровище, нужно уверовать в него и, может быть, попросить небольшую помощь у брата Гермейна.
Привратник у ворот аббатства приветствовал Хуктона, но тут на часового внезапно накатил кашель, да такой, что бедняга сложился пополам. После долгого мучительного приступа он медленно разогнулся и высморкался в пальцы.
— Смерть моя пришла, вот что это такое, — прохрипел привратник, отхаркнув и сплюнув в сторону нищих, маячивших у ворот обители, комок слизи. — Неминучая смерть... А коли тебе в хранилище рукописей, так это вон туда. Мимо крытой аркады.
Томас направился к залитому солнцем помещению, где пара десятков монахов стояли за высокими наклонными столами. В центральном очаге, чтобы не замерзали чернила, теплился огонек, но в помещении с высоким потолком было так холодно, что монахи выдыхали над своими пергаментами облачка пара.