Столетняя война
Шрифт:
— Терпеть не могу корабли, — жалобно сказал он. — Место человека на земле. Бедняга Скит. Согласен, он вроде бы идет на поправку, но не могу похвастаться, что много сделал для него: я лишь промыл его рану да помешал невеждам класть на нее нашлепки из заплесневелого хлеба и святой воды, якобы обладающие целительной силой. По моему разумению, не стоит смешивать религию с медициной. Мне кажется, что Скит жив благодаря тому, что покойная Элеонора, когда его ранили, сделала все правильно.
Девушка положила тогда осколок черепа на открытый участок мозга, сделала припарку из мха
— Мне жаль Элеонору.
— Мне тоже, — сказал Томас. — Она была беременна. Мы собирались пожениться.
— Она была славной девушкой.
— Мессир Гийом, наверное, был в ярости?
Мордехай покачал головой из стороны в сторону.
— Когда получил твое письмо? Это было, конечно, еще перед осадой. — Лекарь призадумался, пытаясь вспомнить. — В ярости? По-моему, нет. Он хмыкнул, вот и все. Сэр Гийом, безусловно, любил Элеонору, но все-таки она была дочерью служанки, а не...
Еврей помолчал.
— В общем, все это очень печально. Но, как ты сам видишь, твой друг Уильям жив. Мозг — странная штуковина, Томас. Думаю, соображает Скит вполне прилично, а вот с памятью дело обстоит хуже. Речь у него невнятная, чего, наверное, и следовало ожидать, но самое странное, что он никого не узнает по облику. Я захожу к нему в комнату, и сэр Уильям не обращает на меня внимания, но стоит мне заговорить, как он тут же узнает, кто перед ним. У нас всех уже выработалась привычка подавать голос, как только мы оказываемся рядом. Ты тоже к этому привыкнешь. — Мордехай улыбнулся. — Однако как приятно тебя видеть.
— Значит, ты направляешься в Кале с нами? — спросил Томас.
— В Кале? Только этого мне не хватало. Нет, конечно! — Он поежился. — Но оставаться в Нормандии было никак нельзя. Подозреваю, что граф Кутанс, упустив мессира Гийома, захотел бы отыграться на еврее. Так что из Дюнкерка я снова двинусь на юг. Думаю, что сначала в Монпелье. Мой сын изучает там медицину. Куда дальше? Не знаю. Может быть, я поеду в Авиньон.
— В Авиньон?
— Папа очень доброжелательно настроен по отношению к евреям, — сказал Мордехай, потянувшись к поручню, когда «Пятидесятница» дрогнула под небольшим порывом ветра, — а мы нуждаемся в гостеприимстве.
По словам Мордехая получалось, что мессир Гийом довольно спокойно отреагировал на смерть Элеоноры, но когда «Пятидесятница» вышла из устья реки навстречу простиравшимся до горизонта холодным волнам, отец заговорил о погибшей дочери с Томасом. Юноша понял, что напрасно считал д'Эвека черствым человеком. Он выслушал рассказ лучника об обстоятельствах ее смерти, глядя вокруг невидящим угрюмым взором, и, казалось, лишь усилием воли сдержал подступавшие слезы.
— Ты знаешь что-нибудь еще о человеке, который ее убил? — спросил мессир Гийом, когда Томас закончил.
Однако молодой человек мог лишь повторить то, о чем рассказал ему после сражения лорд Аутуэйт. О французском священнике по имени де Тайллебур и его странном слуге.
— Де Тайллебур, — невозмутимо произнес мессир Гийом, — это еще один человек, которого нужно убить, а? — Он перекрестился. — Элеонора была незаконнорожденной, — мессир Гийом говорил, казалось,
Он устремил взгляд в океан, его грязные, длинные желтые волосы шевелились на ветру.
— Скольких же человек нам с тобой надо убить, — сказал он, на сей раз уже точно Томасу. — И еще нам надо найти Грааль.
— Другие тоже его ищут.
— Значит, мы должны отыскать его раньше всех, — проворчал мессир Гийом. — Но сначала мы отправимся в Кале. Я засвидетельствую свое почтение Эдуарду, а потом мы зададим бой. Бог свидетель, Томас, мы еще повоюем!
Он обернулся, смерил сердитым взглядом двух своих ратников, словно размышляя о том, насколько умалила судьба его боевые возможности, но тут приметил Робби.
— Мне нравится твой шотландец.
— Он умеет драться.
— Вот поэтому-то он мне и нравится. Скажи, а шотландец тоже хочет убить де Тайллебура?
— Мы все трое хотим этого.
— Тогда пусть ублюдок молится Господу, потому что мы скормим его внутренности собакам, — пробурчал мессир Гийом. — Но придется сообщить ему, что ты на осадных линиях Кале, а? Если Тайллебур собирается искать нас, он должен знать, где ты.
Чтобы добраться до Кале, «Пятидесятнице» нужно было двигаться на восток и север, однако, оказавшись вдали от суши, она лишь барахталась, вместо того чтобы плыть. Слабый юго-западный ветер помог кораблю выйти из речного устья, но потом, задолго до того, как нормандское побережье скрылось из виду, бриз стих, и большой ветхий парус, полощась и хлопая, обвис на рее. Корабль, словно бочка, перекатывался на длинных волнах, пришедших с запада, где, подобно объятой мраком гряде холмов, громоздились темные тучи. Зимний день закончился рано, оставив под облаками лишь хмурый холодный отсвет. На утопающей в темноте суше зажглось несколько огоньков.
— Прилив потащит судно вверх по рукаву, — хмуро сказал Виллеруа, — а потом нас снова понесет вниз. Вот и будем болтаться: туда-сюда, вверх-вниз, пока Господь или святой Николай не пошлет нам ветер.
Прилив, как и предсказывал капитан, поднял корабль вверх по Ла-Маншу, после чего их снова стало сносить вниз. Томас, Робби и двое ратников мессира Гийома по очереди спускались в наполненный камнями трюм и вычерпывали ведрами воду.
— Конечно, у моей посудины течь, — спокойно ответил Виллеруа встревоженному Мордехаю, — самое обычное дело. Она бы протекала, как сито, если бы я не смолил ее каждые несколько месяцев. Затыкай щели мхом и молись святому Николаю, — вот единственный способ не пойти на дно.
Ночь была черна, и на берегу, в сыром тумане, поблескивало лишь несколько огоньков. Волны лениво плескались о корабельный борт, а бесполезный парус обвис. Некоторое время неподалеку дрейфовала рыбачья лодка с зажженным фонарем на палубе, и Томас прислушивался к тихому, монотонному пению рыбаков. Потом они вытащили сеть, взялись за весла и удалились на восток.
— Скоро подует западный ветер, — прогудел Виллеруа. — Он всегда приходит с запада, с затерянных земель.
— Затерянные земли? Это где? — спросил Томас.