Столетняя война
Шрифт:
– Надо же, страсти какие! А она, часом, не предсказывала, что вы вернетесь под власть своего законного сеньора? Не говорила, что граф Нортгемптон пришлет сюда меня, а?
Последовало молчание, затем Медоуз покачал головой.
– Нет, – сказал он.
– Выходит, – промолвил Томас, – она не слишком-то хорошо прозревала будущее. Значит, дьявол ей не помогал.
– Епископский суд решил иначе, – упорствовал Лоррет, – и не твоего ума дело судить, правильно или нет решение законных властей.
Меч, молниеносно выхваченный Томасом из ножен, для защиты от ржавчины был смазан маслом, и его клинок влажно сверкнул, уткнувшись в отороченное мехом одеяние Галата Лоррета.
– Я и есть законная власть! – заявил Томас, наступая на отшатнувшегося консула. – И тебе стоит об этом помнить. Я никогда не встречал вашего епископа, но если он считает девушку еретичкой из-за того, что где-то сдохла корова, значит, он дурак, а если он выносит ей приговор, потому что она делает то же самое, что Господь повелел сделать Моисею, значит, он богохульник.
Лучник снова сделал выпад мечом, заставив Лоррета торопливо попятиться.
– Какую женщину она прокляла?
– Мою жену, – с негодованием ответил Лоррет.
– Она умерла? – спросил Томас.
– Нет, – признал Лоррет.
– Значит, проклятие не подействовало, – сказал Томас, возвращая меч в ножны.
– Она нищенствующая, – не уступал отец Медоуз.
– А что значит «нищенствующая»? – спросил Томас.
– Еретичка, – беспомощно промямлил священник.
– Ты ведь не знаешь, что это значит, верно? – сказал Томас. – Для тебя это просто слово, и за это одно слово ты готов ее сжечь?
Он вытащил поясной нож, но тут, словно вспомнив о чем-то, снова повернулся к консулу.
– Я полагаю, ты собираешься послать донесение графу Бера?
Лоррет попытался изобразить удивление, словно ни о чем подобном и не помышлял.
– Не держи меня за глупца, – сказал Томас. – Ты, поди, уже состряпал ему послание. Так вот, напиши вашему графу и вашему епископу, сообщи им, что я захватил Кастийон-д'Арбизон, и сообщи им также…
Томас помолчал. Всю ночь он терзался сомнениями и горячо молился, ибо очень старался быть добрым христианином, но сердце упорно твердило ему, что девушка не должна сгореть. И тот же внутренний голос подсказывал, что его искушает жалость, и золотистые волосы, и блестящие глазки, и он терзался еще пуще, но в конце своих молитв он понял, что не может послать Женевьеву на костер. Так что теперь лучник разрезал веревку, стягивавшую ее руки, а когда в толпе послышались протестующие возгласы, возвысил голос:
– Скажи вашему епископу, что я освободил эту еретичку. Он сунул нож обратно в ножны, правой рукой обнял худенькие плечи Женевьевы и снова обернулся к толпе.
– Скажи вашему епископу, что она находится под защитой графа Нортгемптона. И если ваш епископ захочет узнать, кто это сделал, назови ему то же самое имя, которое ты сообщишь графу де Бера. Томас из Хуктона.
– Уктона, – повторил Лоррет, с заминкой произнося непривычное слово.
– Хуктон, – поправил его Томас, – и скажи ему, что милостью Господней Томас из Хуктона является правителем Ка-стийон-д'Арбизона.
– Ты? Будешь здесь править? – возмущенно спросил Лоррет.
– Буду, – подтвердил Томас. – И как ты сам только что убедился, я принял на себя власть распоряжаться жизнью и смертью. В том числе и твоей, Лоррет.
С этими словами он повернулся и увел Женевьеву во внутренний двор. Ворота со скрежетом затворились.
Кастийон-д'Арбизон, за неимением другого развлечения, вернулся к повседневным трудам.
Два дня Женевьева молчала и не брала в рот ни крошки. Она не отходила от Томаса, наблюдала за ним, но когда он заговаривал с ней, лишь качала головой. Порой она тихо плакала. Плакала беззвучно, даже не всхлипывая, и лишь в глазах ее стояло отчаяние, а по лицу ручьями текли слезы.
Робби пытался поговорить с ней, но она шарахалась от него. Хуже того, при его приближении ее бросало в дрожь, что, в свою очередь, обижало Робби.
– Проклятая чертова еретичка, – ругал он ее на своем шотландском диалекте, и Женевьева, хоть и не зная английского языка, понимала смысл его слов и лишь глядела на Томаса большими испуганными глазами.
– Она боится, – сказал Томас.
– Меня? – возмущенно спросил Робби, и это возмущение казалось оправданным, ибо сам облик Робби Дугласа, курносого, простоватого паренька, говорил о добродушном нраве.
– Ее пытали, – пояснил Томас. – Неужели ты не понимаешь, что после этого чувствует человек?
Он непроизвольно глянул на костяшки своих пальцев, по-прежнему скрюченных после пыточных тисков. В свое время Томас даже боялся, что никогда больше не сможет натянуть лук, но Робби, как настоящий друг, не дал ему опустить руки.
– Она обязательно оправится, – сказал он Робби.
– Я же отношусь к ней по-дружески, – промолвил шотландец.
Томас поглядел на друга, и Робби покраснел.
– Епископ ведь пришлет новое предписание, – продолжил шотландец.
Первый документ, найденный в окованном железом сундуке среди прочих рукописей замка, Томас сжег. Большую часть этих пергаментов составляли податные списки, реестры солдатского жалованья, расписки и тому подобные документы. Были там и монеты, собранные для уплаты податей и составившие первую добычу отряда Томаса.
– И что ты будешь делать после того, как епископ пришлет новое предписание? – не унимался Робби.
– А что бы ты хотел, чтобы я сделал? – спросил Томас.
– У тебя не будет иного выхода, – пылко воскликнул Робби, – тебе придется отправить ее на костер. Епископ от своего не отступится.
– Вероятно, – согласился Томас. – Когда дело касается костров да пыток, церковь проявляет большую настойчивость.
– Значит, ей нельзя здесь оставаться! – воскликнул Робби.
– Я освободил ее, – отозвался Томас, – она может идти куда пожелает.
– Давай я отвезу ее в По, – предложил Робби. (В По, далеко на западе, стоял ближайший английский гарнизон.) – Там она будет в безопасности. Дай мне неделю на всё про всё, и я доставлю ее туда в целости и сохранности.