Столетняя война

Корнуэлл Бернард

Из Суассона прибыли каменщики, сов прогнали, башню отремонтировали, а у ее подножия устроили огороженный двор с высокой стеной и плавильной печью из кирпича. Когда работа была закончена, приехала закрытая повозка и скрылась за новенькими воротами. Ребятишки, кто побойчее, движимые любопытством, сунулись было посмотреть, что делается во дворе. Они забрались в лес, но были замечены часовым и еле унесли ноги, когда тот бросился за ними и чуть не застрелил одного, но промахнулся. Больше никто туда не ходил: ни дети, ни взрослые. Солдаты захаживали в Мелен, покупали

на рынке еду и вино, частенько выпивали в таверне, но даже под хмельком не заговаривали о том, что делается в башне. «Спросите у месье Шарля», – отвечали они на расспросы, отсылая любопытствующих к своему начальнику, к страхолюдному верзиле в шрамах, а к нему никто из деревенских по доброй воле никогда не решился бы подойти.

Порой над двором курился дым. Его можно было видеть из деревни, и первым по этому поводу высказал догадку священник, предположив, что в башне обосновался алхимик. На потянулись странные грузы; однажды возле деревенской таверны сделала остановку телега, возчик отлучился выпить вина, и, пока он отсутствовал, выяснилось, что она нагружена бочонками с серой и свинцовыми болванками. Серу священник распознал по запаху.

– Они делают золото, – сказал он своей домоправительнице, зная, что та разнесет новость по всей деревне.

– Золото? – удивилась женщина.

– Это главное занятие алхимиков.

Священник был ученый человек, который, возможно, высоко поднялся бы в церковной иерархии, когда бы не имел пагубного пристрастия к вину. Когда колокол призывал к вечерне, он обыкновенно бывал уже вдребезги пьян, однако еще помнил студенческие годы в Париже, когда и сам мечтал заняться поисками философского камня, этой неуловимой субстанции, способной при соединении с любыми металлами обращать их в золото.

– Ной обладал им, – сказал священник.

– Чем обладал?

– Философским камнем, но утратил его.

– Это когда он напился пьян и валялся голым, как ты? – спросила домоправительница, у которой из всего, связанного с именем Ноя, в памяти отложилась только эта история. – Как ты?

Священник лежал на кровати, полупьяный и совершенно голый, и ему вспоминались дымные парижские лаборатории, где плавили, смешивали в разных пропорциях и снова плавили серебро и ртуть, свинец, серу, бронзу и железо.

– Прокаливание, – повторял он по памяти, – и растворение, и сепарация, и соединение, и разложение, и очищение, и затвердевание, и возгонка, и очищение, и брожение, и возвышение, и умножение, и демонстрация.

Домоправительница, понятное дело, не имела ни малейшего представления, о чем он толкует.

– Мари Кондро сегодня потеряла ребенка, – сказала она ему. – Родился величиной с котенка, ей-богу! Весь в крови и мертвый. Правда, волосы у него были. Рыжие волосы. Она хочет, чтобы ты его окрестил.

– Определение пробы, – произнес он, проигнорировав ее новость, – и томление металла, и плавка, и дистилляция. Непременно дистилляция. Per ascendum предпочитаемый метод, – вздохнул священник и продолжил: – Флогистон. Если бы мы смогли найти флогистон, мы бы все могли делать

золото.

– Это как же?

– Да я же только что тебе все рассказал.

Он повернулся на кровати и уставился на белевшую в лунном свете весьма пышную грудь женщины.

– Требуются большие познания, – молвил клирик, потянувшись к ней, – тогда ты получишь флогистон, каковой есть субстанция, горящая жарче адского пламени. С помощью флогистона ты получаешь философский камень, утраченный Ноем. Ты помещаешь его в печь с любым металлом, и по прошествии трех дней и трех ночей извлекаешь из печи чистое золото. Разве Корде не говорил, что они соорудили там печь?

– Он сказал, что они превратили башню в темницу, – сказала она.

– Печь, – настойчиво повторил он, – чтобы добыть философский камень.

Священник и сам не подозревал, насколько близка к истине была его догадка, но уже очень скоро по всей округе люди убежденно заговорили о том, что в башне заточен великий философ, производящий опыты с целью получения золота. Если его попытки увенчаются успехом, говорили люди, тогда никому никогда больше не придется работать, ибо все разбогатеют. Крестьяне будут кушать на золоте и ездить на лошадях с серебряной упряжью. Иные, правда, находили эту алхимию странной, ибо как-то раз пара солдат из башни, заявившись в деревню, забрали три старых бычьих рога и ведро коровьего помета.

– Теперь мы точно разбогатеем, – саркастически заявила в связи с этим домоправительница, – дерьмо-то, оно всегда к деньжатам.

Но священник ее сарказма не оценил, он храпел.

Потом, осенью, после сдачи Кале, из Парижа прибыл кардинал. Он остановился в Суассоне, в аббатстве Сен-Жан-де-Винь. Обитель была богаче большинства местных монастырей, но все равно не смогла вместить всю кардинальскую свиту, так что дюжина людей кардинала разместилась на постоялом дворе. На робкие попытки трактирщика заикнуться об оплате они сказали, чтобы он отослал счета в Париж.

– Кардинал заплатит, – заверяли они со смехом, ибо были уверены, что Луи Бессьер, кардинал-архиепископ Ливорно и папский легат при королевском дворе Франции, с презрением отвергнет любые попытки побеспокоить его из-за таких пустяков, как долги его людей.

Правда, в последнее время его высокопреосвященство не скупился на расходы. Именно кардинал восстановил башню, построил новую стену и нанял охрану, а в первое же утро по прибытии в Суассон отправился в башню в сопровождении шестидесяти вооруженных воинов и четырнадцати священников.

На полпути к башне их встретил мсье Шарль, весь в черном, с длинным, узким кинжалом на поясе. Он приветствовал прелата без всякого подобострастия, простым кивком, после чего повернул коня и поехал рядом. Кардинальской свите и охране было приказано держаться поодаль, чтобы они не могли подслушать разговор.

– Ты неплохо выглядишь, Шарль, – насмешливым тоном произнес кардинал.

– Устал я от всего этого, – пожаловался урод скрипучим голосом.

– Служба Господу может быть нелегка, – заметил кардинал.