Столетняя война
Шрифт:
– Ты нужен мне здесь, Робби, – сказал Томас. – Нас мало, а врагов, когда они явятся, будет много.
– Позволь мне увезти ее отсюда…
– Она останется, – твердо заявил Томас, – пока не захочет уйти сама.
Робби собрался что-то возразить, но промолчал, резко повернулся и вышел из комнаты. Сэр Гийом слушал их молча и понял большую часть этого разговора.
– Через день-другой, – мрачно сказал он по-английски, чтобы не поняла Женевьева, – Робби захочет ее сжечь.
– Сжечь ее? – изумился Томас. – Что ты! Робби хочет спасти ее.
– Он хочет ее, – сказал сэр Гийом, – и если не получит, то, пожалуй, решит: пускай она не достанется никому. – Гийом пожал плечами, потом перешел на французский. – Будь она некрасивой, – произнес он, взглянув на Женевьеву, – осталась бы она в живых?
– Будь она некрасивой, – ответил Томас, – наверное, ее бы не осудили.
Сэр Гийом пожал плечами. Его незаконнорожденная дочь Элеанор была подругой Томаса, пока ее не убил Ги Вексий. Теперь сэр Гийом посмотрел на Женевьеву и понял, что она красавица.
– Ты ничем не лучше шотландца, – сказал рыцарь.
На вторую ночь после того, как они захватили замок, когда люди, высланные в рейд за фуражом, все благополучно вернулись домой, лошади были накормлены, ворота заперты, часовые расставлены, а ужин съеден, и бойцы в большинстве своем легли спать, Женевьева бочком вышла из алькова за гобеленом, где Томас предоставил ей кровать кастеляна, и подошла к очагу, возле которого устроился Томас с загадочной книгой своего отца. Обычно Робби и сэр Гийом спали в холле вместе с Томасом, но сегодня сэр Гийом отвечал за караул, а Робби внизу пил и играл в кости с ратниками.
Женевьева в длинном белом платье тихо сошла с помоста, подошла к его креслу и опустилась на колени у огня. Некоторое время она, не отрываясь, смотрела на пламя, потом подняла глаза на Томаса, и он залюбовался игрой света и тени на ее лице. Лицо как лицо, говорил он себе, однако на самом деле это лицо его завораживало.
– Если бы я была некрасивой, – спросила вдруг девушка, заговорив в первый раз с самого своего освобождения, – я бы все равно осталась жива?
– Да, – сказал Томас.
– Так за что же ты спас мне жизнь?
Томас закатал рукав и показал ей шрамы на руке.
– Меня тоже пытал доминиканец, – сказал он.
– Каленым железом?
– И каленым железом тоже.
Она поднялась с колен, обвила руками его шею и положила голову ему на плечо. Девушка молчала, он тоже, оба не шевелились. Томас вспоминал боль, унижение, ужас, и на глаза его невольно наворачивались слезы.
Тут заскрипели старые петли, и дверь отворилась. Томас сидел спиной к двери и не видел вошедшего, но Женевьева вскинула голову, чтобы посмотреть, кто нарушил их уединение. Повисла тишина, затем послышался звук затворяемой двери и удаляющиеся по лестнице шаги. Томасу не было нужды спрашивать, кто приходил. Он и так понял: это был Робби.
Женевьева снова положила голову ему на плечо. Она молчала. Он чувствовал, как бьется ее сердце.
– Ночью хуже всего, – сказала она.
– Я знаю, – сказал Томас.
– Днем, – сказала она, – есть на что смотреть. А в темноте остаются только воспоминания.
– Я знаю.
Не разнимая рук, она откинула голову и устремила на него жаркий, пламенный взгляд.
– Я ненавижу его, – сказала она, и Томас понял, что речь идет о ее мучителе. – Его зовут отец Рубер, – продолжила девушка, – и я хочу увидеть его душу в аду.
Томас, который убил своего мучителя, не знал, что сказать, поэтому промолвил уклончиво:
– Бог распорядится его душой.
– До Бога порой кажется так далеко, – сказала Женевьева, – особенно когда темно.
– Тебе нужно есть, – сказал он, – и нужно спать.
– Не могу спать, – сказала она.
– Надо – значит, будешь, – возразил Томас, снял ее руки со своей шеи и отвел в альков за гобелен. Где и остался.
Наутро Робби перестал разговаривать с Томасом. Правда, их отчуждение не так бросалось в глаза, ибо у всех было по горло дел. Требовалось собрать с города и заложить в замке на хранение запас провизии. Местного кузнеца надо было научить, как изготавливать английские наконечники для стрел, а самим бойцам нарубить тополей и ясеней на заготовки для щитов. Гусям общипали крылья на оперение для стрел, словом, люди Томаса ни минуты не сидели без дела. Только вот настроение у всех было мрачным. Воодушевление, охватившее всех после того, как отряд с такой легкостью захватил замок, сменилось тревогой, и Томас, в первую очередь отвечавший за боевой дух, понимал, что дело плохо.
Сэр Гийом д'Эвек, который был гораздо старше Томаса, разъяснил причину происходящего.
– Дело в девушке, – сказал он. – Она должна умереть.
Разговор происходил в большом холле, и Женевьева, сидевшая у огня, поняла, о чем речь. Робби пришел с сэром Гийомом, но теперь он смотрел на девушку не со страстным вожделением, а с нескрываемой ненавистью.
– Объясни почему, – потребовал Томас.
Он перечитывал копию книги своего отца со странными намеками на Грааль. Ее переписывали в спешке, кое-где неразборчивыми каракулями, многое в ней казалось бессмыслицей, но он верил, что когда-нибудь ему удастся извлечь из нее какой-нибудь толк.
– Она еретичка! – сказал сэр Гийом.
– Она проклятая ведьма, – запальчиво бросил Робби.
Теперь он уже немного говорил по-французски, достаточно, чтобы понять разговор, но предпочел высказать свое возражение по-английски.
– Ее не обвиняли в колдовстве, – сказал Томас.
– Черт побери! Она использовала магию!
Томас отложил пергамент в сторону.
– Я замечал за тобой, – сказал он Робби, – что ты стучишь по дереву, когда чем-то встревожен. А зачем?
Робби сверкнул на него глазами.
– Подумаешь! Все так делают.
– Тебе что, на проповеди велели так делать?
– При чем тут проповедь? Все так делают, вот и всё.
– Зачем?
Робби выглядел сердитым, но умудрился найти ответ:
– Чтобы отвратить зло. Зачем же еще?
– Однако нигде, ни в Священном Писании, ни в трудах Отцов церкви ты не найдешь такого совета. Это не христианский обычай, однако ты его соблюдаешь. Что же, я должен за это отправить тебя на суд епископа? Или, не утруждая епископа, сам отправить тебя на костер?