Столетняя война
Шрифт:
– Он выпадет южнее, в горах, – сказала она, – а здесь зимой просто холодно. Холодно и сыро.
Дождь шел не переставая. Обе лошади ходили на привязи и пощипывали редкую травку на поляне рядом с журчавшей у развалин речушкой. Порой в разрывы среди облаков проглядывал лунный серп, серебривший высокие лесистые кряжи по обе стороны долины. Томас прошел полмили вниз по течению, произвел разведку местности, но, не увидев других огней и не услышав ничего внушавшего беспокойство, он рассудил, что они в безопасности если не от Божьего гнева, то, по крайней мере, от человеческих козней. Вернувшись к костерку, возле которого Женевьева пыталась просушить их тяжелые плащи, Томас помог ей раскинуть шерстяную ткань на раме из ветвей лиственницы, а потом присел у костра и, глядя, как светятся красные угольки, задумался о своей горестной участи. Ему вспоминались страшные картины, которыми были расписаны церковные стены, – картины, изображавшие грешные души, летевшие кувырком в Преисподнюю, где их поджидали глумливо усмехающиеся бесы и ревущие языки пламени.
– Ты размышляешь об аде, – решительно заявила Женевьева.
Томас поморщился.
– Верно, – признался он, удивляясь, как она догадалась.
– Ты правда веришь, что церковь обладает властью отправить тебя туда? – спросила она и, когда он не ответил, покачала головой. – Это их отлучение ничего не значит.
– Еще как значит, – угрюмо возразил Томас. – Оно отнимает у нас Небеса, отнимает Бога, отнимает надежду на спасение. Отнимает все!
– Бог здесь! – гневно воскликнула Женевьева. – Он в огне, в небе, в воздухе. Епископ не может отнять у тебя Бога, как не может отнять поднебесный воздух.
Томас промолчал. Ему вспоминался стук епископского посоха о камни мостовой и звон маленького ручного колокольчика, отдававшийся эхом от стен замка.
– То, что он сказал, это всего лишь слова, – продолжила Женевьева, – а слова недорого стоят. Те же самые слова они говорили и мне. И в ту ночь в подвале мне явился Господь.
Она подбросила в костер веточку.
– Я ни разу не подумала, что умру. Даже когда смерть подступила близко, я ни на миг не подумала, что это случится. Что-то в моей груди, как маленькая щепочка, говорило, что этого не будет. Кто мог это знать? Бог, Томас, только Бог! Бог – повсюду. Он не цепной пес церковников.
– Мы познаем Бога только через Его церковь, – сказал Томас.
На небе сгустились тучи, закрыв луну и последние немногочисленные звезды. Все потемнело, дождь полил сильнее, над долиной прокатился гром.
– И Господня церковь прокляла меня. Именем Бога.
Женевьева сняла растянутые на ветках плащи и свернула их, чтобы спрятать от дождя.
– Большинство простых людей познают Бога не через церковь, – заявила девушка. – Они ходят туда, слушают службу на непонятном языке, исповедуются, склоняются перед святыми дарами и в свой смертный час зовут священника, но в трудную минуту они обращаются к святыням, неведомым церкви. Молятся у тайных источников и священных деревьев, обращаются к знахаркам и предсказателям, надевают амулеты. Они молятся собственному Богу, молятся по-своему, и церковь ничего об этом не знает. А Бог – знает, ибо Он всеведущ и пребывает повсюду. Зачем же людям священники, когда Бог – повсюду?
– Чтобы уберечь нас от ошибок и заблуждений, – сказал Томас.
– А кто решает, где ошибки и заблуждения? – упорствовала Женевьева. – Священники?! Вот скажи, Томас, как сам считаешь, ты плохой человек?
Ее вопрос заставил Томаса задуматься. В первую очередь напрашивался ответ «да», ибо церковь отвергла его и отдала его душу во власть демонов, но сам он в душе не считал себя таким уж пропащим. А потому, покачав головой, сказал:
– Нет.
– Однако церковь тебя осуждает. Епископ сказал слово. А кто ж его знает, какие грехи за душой у этого епископа?
– Да ты еретичка, – тихонько промолвил Томас, с намеком на улыбку.
– Точно, – невозмутимо подтвердила девушка. – Я не нищенствующая, хотя, наверное, могла бы ею быть, но что еретичка, это точно. Но почему? И что мне еще оставалось? Я изгнана из церкви, а значит, когда я хочу обратиться к Богу, мне нужно делать это помимо церкви. Теперь и тебе придется пройти через это, и ты тоже поймешь, что Бог любит тебя по-прежнему, несмотря на всю ненависть церкви.
Поморщившись на угасающие под дождем последние остатки костра, она забилась с Томасом под лиственничный навес, и там они как могли устроились спать, навалив на себя для тепла плащи и кольчуги.
Сон Томаса был беспокойным. Ему снилось сражение, в котором на него со свирепым ревом нападал грозный великан. Лучник сразу проснулся и увидел, что Женевьевы рядом нет, а рев великана – это не что иное, как раскаты грома над головой. Дождь просачивался сквозь навес и капал на ложе из папоротника орляка. Вспышка молнии, озарившая небосвод, осветила щели над головой. Томас выполз из-под укрытия и отправился искать в потемках дверной проем. Не успел он выкрикнуть имя Женевьевы, как над холмами громыхнуло так близко и так громко, что Томас отпрянул, словно от удара боевого молота. Он вышел на порог босиком, в длинной полотняной рубашке, которая тотчас вымокла насквозь. Три зигзага молнии прорезали восточный небосклон, и в их свете Томас увидел лошадей, они дрожали и испуганно поводили глазами. Он подошел к ним, чтобы успокоить животных и проверить, прочна ли привязь, и позвал девушку.
– Женевьева! – крикнул лучник во тьму. – Женевьева!
И тут он увидел ее.
Или, скорее, в мгновенной вспышке молнии, прочертившей тьму, ему предстало видение. Это была женщина. Стройная в своей серебряной наготе, она стояла, воздев руки к полыхающему огнем небу. Молния погасла, однако светящийся образ удержался перед мысленным взором Томаса. Когда молния, ударив в восточные холмы, вспыхнула снова, Женевьева откинула голову назад. Волосы ее были распущены, и вода струилась с них капельками жидкого серебра.
Озаряемая молниями, она плясала обнаженная под грозой.
Женевьева не любила, когда он видел ее обнаженной. Она ненавидела шрамы, которые выжег на ее руках, ногах и спине отец Рубер, однако сейчас, нагая, подставив лицо ливню, танцевала медленный танец. Она возникала перед Томасом с каждой вспышкой молнии, и он, глядя на нее, подумал, что она и впрямь драга. Дикое, неистовое, непредсказуемое существо. Сгусток серебра во мраке, сияющая женщина, опасная, прекрасная, необычная и непостижимая. Томас присел и смотрел, не отрываясь, а сам думал, что губит свою душу, ибо отец Медоуз говорил, что драги есть творения дьявола. И все же он любил ее.
Затем над холмами прокатился оглушительный раскат грома, и он пригнулся, плотно закрыв глаза. «Я проклят, – подумал лучник, – проклят навек». Эта мысль наполняла его безнадежным отчаянием.
– Томас! – Женевьева склонилась к нему, нежно обняв ладонями его лицо. – Томас.
– Ты драга, – сказал он, не открывая глаз.
– И рада бы ею быть, но, увы! Хотелось бы мне, чтобы там, где я ступаю, распускались цветы. Но я не драга. Я просто танцевала в грозу, под молнией, и гром разговаривал со мной.