Столетняя война
Шрифт:
Томас поколебался, прежде чем ответить.
– В этом углу, - художник сделал жест кистью, - есть дыра под изображением Святого Иосифа, это оттуда внутрь проникают крысы, так что сделай мне одолжение, прогони парочку этих ублюдков.
Так значит, ты хочешь увидеть его святейшество? Отпущение грехов? Пропуск на небеса? Один из хористов?
– Просто благословение, - сказал Томас.
– Ты просишь такую малость, норманн. Проси больше, тогда, может, получишь малость. Иначе можешь не получить ничего. Этот Папа не поддается на взятки.
Художник пробрался с лесов вниз, погримасничал, глядя на проделанную только что работу, потом подошел к столу, заставленному небольшими горшками с драгоценными красками.
– Хорошо, что ты не англичанин! Его святейшество не любит англичан.
Томас подтянул штаны.
– Не любит?
– Нет, - сказал художник.
– Откуда я знаю? Потому что я всё знаю. Я рисую, и они не обращают на меня внимания, потому что не видят!
Я Джакомо на строительных лесах, и они разговаривают подо мной. Не здесь, - он сплюнул, как будто помещение, которое он расписывал, не стоило этих усилий, - но я рисую и ангелов с голыми титьками в палате конклава, именно там они и разговаривают.
Болтают, болтают и болтают! Как пташки, щебечут сомкнув головы, а Джакомо занят тем, что прячет титьки, стоя на лесах, так что они забывают, что я там.
– И что же говорит его святейшество об англичанах?
– Хочешь, чтобы я поделился своими знаниями? Плати.
– Хочешь, чтобы я плеснул краской на твой потолок?
Джакомо захохотал.
– Я слышал, норманн, что его святейшество хочет, чтобы французы победили англичан. Здесь сейчас три французских кардинала, все беспрерывно ему жалуются, но он не нуждается в поддержке.
Ему сказали, что Бургундия должна драться на стороне Франции. Он послал гонцов в Тулузу, в Прованс, в Дофин, даже в Гасконь, убеждая людей, что их долг - сопротивляться англичанам.
Его святейшество - француз, помни об этом. Он хочет, чтобы Франция снова стала сильной, достаточно сильной, чтобы платить церкви соответствующие налоги. Англичане здесь непопулярны, - он помедлил, скосив взгляд на Томаса, - так что хорошо, что ты не англичанин, да?
– Хорошо, - согласился Томас.
– Его святейшество может проклясть всех англичан, - хихикнул Джакомо. Он снова взобрался на леса, разговаривая на ходу.
– Шотландцы послали своих людей, чтобы драться за Францию, и Папа очень доволен! Он говорит, что шотландцы - верные сыны церкви, но хочет, чтобы англичане, - он умолк, чтобы сделать мазок кистью, - были наказаны. Так ты проделал такой путь только ради благословения?
Томас прошел до конца помещения, где на стене была выцветшая старая роспись.
– Ради благословения, - сказал он, - и чтобы найти одного человека.
– А! Кого?
– Отца Каладрия.
– Каладрия!
– Джакомо покачал головой.
– Я знаю отца Каллэ, но не Каладрия.
– Ты из Италии?
– спросил Томас.
– Милостию Господа я из Корболы, а это венецианский город, - сказал Джакомо, потом проворно спустился с лесов и подошел к столу, где вытер руки тряпкой.
– Конечно, я из Италии! Если тебе нужно что-то нарисовать, ты ищешь итальянца. Если тебе нужна что-то намалевать, запачкать и забрызгать, ты ищешь француза.
Или этих двух дураков, - он указал на своих помощников, - идиотов! Продолжайте помешивать штукатурку! Они, может, и итальянцы, но мозги, как у французов.
В одно ухо влетает, в другое вылетает!
– он подобрал кожаную плетку, чтобы отстегать одного из помощников, потом резко опустился на одно колено.
Помощники тоже преклонили колена, а потом Томас увидел, кто вошел в комнату, и тоже снял шапку и встал на колени.
Его святейшество вошел в комнату в сопровождении четырех кардиналов и дюжины других священников. Папа Иннокентий с отсутствующим видом улыбнулся художнику, потом уставился на только что написанные фрески.
Томас поднял голову, чтобы взглянуть на Папу. Иннокентий IV, уже три года как Папа, был стариком с поредевшими волосами, вытянутым лицом и трясущимися руками.
Он был одет в красный плащ с оторочкой из белого меха и ходил слегка согнувшись, как будто у него был поврежден позвоночник. Он приволакивал левую ногу, но его голос был достаточно звучным.
– Ты проделал хорошую работу, сын мой, - сказал он итальянцу, - превосходную! Надо же, эти облака выглядят более реальными, чем настоящие!
– Все во славу Господа, - пробормотал Джакомо, - и чтобы прославить вас, ваше святейшество.
– И ради твоей собственной славы, сын мой, - отозвался Папа, сделав неясный жест благословения в сторону двух помощников.
– А ты тоже художник, сын мой?
– спросил он Томаса.
– Я солдат, ваше святейшество, - ответил тот.
– Откуда?
– Из Нормандии, ваше святейшество.
– А!
– Иннокентий казался довольным.
– У тебя есть имя, сын мой?
– Гийом д'Эвек, ваше святейшество.
Один из кардиналов, чья красная ряса плотно обтягивала живот обжоры, быстро отвлекся от рассматривания потолка и бросил такой взгляд, как будто собирался возразить.
Потом он закрыл рот, но продолжал глазеть на Томаса.
– А скажи мне, сын мой, - Иннокентий не заметил реакцию кардинала, - поклялся ли ты в верности англичанам?
– Нет, ваше святейшество.
– А многие норманны это сделали! Но я не должен тебе этого говорить. Я оплакиваю Францию! Слишком многие умерли, и настало время для мира под христианским небом.
Благословляю тебя, Гийом, - он протянул руку, и Томас встал, подошел к нему, снова встал на колени и поцеловал кольцо рыбака, которое Папа носил поверх вышитой перчатки.
– Благословляю тебя, - сказал Иннокентий, возлагая руку на обнаженную голову Томаса, - и молюсь за тебя.
– А я буду молиться за вас, ваше святейшество, - сказал Томас, задумавшись о том, не был ли он первым в мире отлученным от церкви человеком, получившим благословение от Папы.
– Я буду молиться за ваше долголетие, - он прибавил вежливую фразу.