Столетняя война
Шрифт:
Он пожалел, что упомянул о сыне, так как на глазах у нее выступили слезы, но она вытерла их и проговорила:
— Это все стряпчий.
— Стряпчий?
— Бела. Он оболгал меня перед герцогом. — В ее голосе слышалось изумление предательством Бела. — Он сказал герцогу, что я поддерживала герцога Иоанна. Что ж, так я и сделаю, Томас. Я перейду на сторону твоего герцога. Если это единственный способ вновь завладеть Плабеннеком и найти моего сына, я перейду на сторону герцога Иоанна. — Она сжала Томасу руку. — Я хочу есть.
Еще неделю они провели в лесу, пока Жанетта набиралась сил. Какое-то время, словно зверь, пытающийся вырваться из капкана, она строила планы, как быстро отомстить герцогу Карлу и вернуть сына, но все эти планы были безумны и безнадежны. С течением дней она смирилась со своей судьбой.
— У меня нет друзей, — как-то ночью сказала Жанетта Томасу.
— У вас есть я, моя госпожа.
— Все умерли, — продолжала она, не слушая. — Вся моя семья умерла. Муж умер. Думаешь, я проклятие для тех, кого люблю?
— Я думаю, что нам надо идти на север, — ответил Томас.
Это заявление вызвало у нее раздражение.
— Я не уверена, что хочу идти на север.
— А я хочу, — настойчиво сказал Томас.
Жанетта понимала, что чем глубже зайдет на север, тем дальше окажется от своего сына, но не знала, что делать. В ту ночь, словно принимая факт, что отныне ее ведет Томас, она пришла на его папоротниковое ложе, и они любили друг друга. Потом она плакала, но после снова занялась с ним любовью, на этот раз яростно и неистово, словно могла заглушить горе утешением плоти.
На следующее утро они отправились на север. Наступило лето, одевшее окрестности в густую зелень. Томас снова замаскировал свой лук, привязав к нему палку и украсив его вместо клевера вьюнками и иван-чаем. Его черная ряса обтрепалась, и никто больше не принимал его за странствующего монаха. Жанетта оторвала остатки лисьего меха от грязного, измятого и потертого красного бархата. Они выглядели бродягами, каковыми и были, и передвигались, как беглецы, не заходя в города и большие деревни, чтобы избежать неприятностей. Они мылись в ручьях, спали под деревьями и осмеливались заходить лишь в самые убогие деревушки, когда голод вынуждал купить в какой-нибудь грязной таверне сидра и еды. Если их спрашивали, они выдавали себя за бретонцев, брата и сестру, идущих к своему дядюшке-мяснику во Фландрии, а если кто-то не верил, то остерегался возражать Томасу, который был высок, силен и всегда держал на виду нож. Впрочем, они предпочитали избегать деревень и ночевали в лесу. Томас научил Жанетту ловить в ручьях форель. Они жгли костры, готовили рыбу, а для постели рвали папоротник.
Беглецы держались близ дороги, хотя однажды пришлось сделать большой обход вокруг круглой, как барабан, крепости Сент-Обен-дю-Кормье и еще один, у города Фужер, и где-то к северу от него они вошли в Нормандию. Там они подоили коров на лугу и украли из стоявшего у церкви фургона огромную голову сыра. Потом легли спать под звездами. У них не было представления, ни какой сейчас день недели, ни какой месяц. Оба загорели на солнце и загрубели от странствий. Горе Жанетты растворилось в новом счастье, особенно когда в ореховой рощице они нашли заброшенный дом без крыши — просто стены из глины с гнилой соломой. Убрав крапиву и ежевику, они прожили в этом доме больше недели, никого не встречая и ни в ком не нуждаясь, отложив свое будущее, поскольку настоящее было столь блаженно. Порой Жанетта еще плакала по своему сыну и часами изобретала замысловатые планы, как отомстить герцогу, Бела и сэру Саймону Джекиллу, но также и наслаждалась свободой этого лета. Томас снова снарядил лук и стал охотиться, а Жанетта, окрепнув, научилась натягивать тетиву почти до подбородка.
Оба не знали, где находятся, и не заботились об этом. Мать часто рассказывала Томасу сказку о детях, которые убежали в лес и жили среди зверей. «У них выросла шерсть по всему телу, когти, рога и клыки», — говорила она. Томас порой посматривал на свои руки, не растут ли на них когти. Когти не росли. Впрочем, если бы Томас превратился в зверя, он был бы счастлив. Он редко бывал счастливее, но знал, что как ни далека зима, когда-нибудь она наступит, и они потихоньку снова двинулись на север в поисках чего-то, сами не зная, чего именно.
Томас помнил о своем обещании вернуть копье и Жанеттиного сына, но не представлял, как выполнить хоть часть обещанного. Он знал только, что должен пойти туда, где кто-нибудь вроде Уилла Скита даст ему работу, хотя не мог обсуждать такие планы с Жанеттой. Она и слышать не хотела о лучниках и войсках или о людях в кольчугах. Но она тоже понимала, что они не могут вечно жить в бегах.
— Я отправлюсь в Англию, — говорила она, — и обращусь за помощью к вашему королю.
Из всех ее планов этот имел хоть какой-то смысл. Граф Нортгемптонский отдал ее сына под покровительство короля Англии, и она могла обратиться к Эдуарду в надежде, что он ее поддержит.
Они шли на север, не теряя из виду дорогу в Руан. Перейдя вброд какую-то реку, они попали в разоренную страну с маленькими полями, густыми лесами и крутыми холмами.
И где-то в этой зеленой стране, неслышно для них обоих, снова скрипнуло колесо фортуны. Томас знал, что это огромное колесо направляет ход событий у людей, оно поворачивается во мраке, одаривая человека добром и злом, высокими и низкими помыслами, здоровьем или болезнями, счастьем или горем. Томас считал, что Бог создал этот механизм, чтобы тот управлял миром, когда сам он чем-то занят на небесах. И этим летом, когда на токах молотили зерно, на деревьях собирались стрижи, рябины покрылись алыми ягодами, а луга запестрели большеглазыми ромашками, фортуна стала более благосклонна к Томасу и Жанетте.
Однажды они вышли на опушку, чтобы не потерять из виду дорогу. Обычно они мало что видели, разве что кто-нибудь гнал на базар коров или женщины несли на продажу яйца и овощи. Порой на убогой кляче проезжал священник, а однажды они увидели рыцаря в сопровождении слуг и солдат. Но по большей части под летним солнцем расстилалась белая, пыльная и пустая дорога. Однако в этот день она была полна людьми. Они шли на юг, гоня перед собой коров, свиней, коз и гусей. Некоторые катили тележки, другие ехали на запряженных быками или лошадьми повозках, нагруженных стульями, столами, скамейками и кроватями. И Томас понял, что перед ним беженцы.
Подождав до темноты, Томас выколотил грязь из своей доминиканской рясы и, оставив Жанетту в лесу, спустился к обочине дороги, где вокруг маленького дымного костра путники расположились на ночлег.
— Да пошлет вам Бог мир, — приветствовал их Томас.
— У нас нет пищи, чтобы поделиться, святой отец, — сказал один крестьянин, подозрительно посмотрев на него.
— Я поел, сын мой, — ответил Томас и присел у огня.
— Ты священник или бродяга? — уточнил крестьянин.
У него был топор, и он пододвинул его к себе, так как спутанные волосы Томаса были давно не стрижены, а лицо почернело, как у беглого преступника.