Столица
Шрифт:
По просьбе Монтэгю они поспешили разыскать бревно, с помощью которого общими силами приподняли корпус машины и вытащили из-под него уже окоченевший труп шофера.
Покончив с этим, Монтэгю вернулся к старому Граймзу.
— Куда вы хотели бы, чтобы вас отвезли? — спросил он.
Тот, казалось, был в нерешительности.
Я направлялся к Харрисонам,— сказал он.
— К Лесли Харрисону? — переспросил Монтэгю. (С Харрисонами он познакомился у Дэвонов).
По выражению его лица старик понял, что Монтэгю знает их.
— Вы с ними знакомы? — спросил он.
— Да.
— Это недалеко,— сказал старик.— Пожалуй, мне лучше
Он, видимо, хотел еще что-то сказать и не решался* но вдруг, поймав руку Монтэгю, притянул его к себе и зашептал:
— Обещайте... что вы... что вы никому не расскажете... Догадавшись, на что он намекает, Монтэгю ответил:
— Все останется между нами.— Но в нем снова поднялась волна отвращения к этому бесконечно жалкому существу.
Старика отнесли в машину, но так как, укладывая и накрывая одеялом тело шофера, люди несколько замешкались, то он уже брюзгливым тоном стал спрашивать, почему так долго не едут.
В течение десяти-пятнадцатиминутного переезда он сидел, крепко уцепившись за Монтэгю, и замирал от страха всякий раз, когда машина делала поворот.
Наконец доехали до Харрисонов; им отворил ливрейный лакей; при виде упакованного в медвежью шкуру длинного свертка, покоившегося на руках Монтэгю, с его лица на миг соскочила заученно бесстрастная мина.
— Пошлите за миссис Харрисон,— сказал Монтэгю и положил сверток на диван в холле.— А вы,— приказал он другому слуге,— немедленно вызовите врача.
Вошла миссис Харрисон.
— Это мистер Граймз,— сказал Монтэгю.
За его спиной кто-то испуганно ахнул; он обернулся и увидел Лору Хэган в костюме для прогулок, свежую и раскрасневшуюся, видимо только что с мороза.
— Что случилось?— воскликнула она.
Монтэгю в двух словах рассказал ей, и пока она поспешно раздевала и утешала старика, он стоял рядом. Потом отнес его наверх и, спустившись обратно в холл, стал дожидаться приезда врача.
Только на пути домой он нашел наконец время подумать о Лоре Хэган и о том, как хороша она была в своих зимних мехах. Неужели всегда, подумал Монтэгю, ему суждено встречаться с ней только при таких обстоятельствах, когда ей не до него и она его совсем не замечает.
Дома он рассказал о своем приключении и неожиданно для себя сделался героем дня. До позднего вечера ему пришлось давать интервью репортерам различных газет, и одному из них он был вынужден отказать в просьбе сфотографироваться. У Дэвонов среди гостей не было, кажется, человека, который не знал бы старого Генри Граймза, и если шутки, отпускаемые на его счет собравшимися здесь людьми, являлись отголоском общего к нему отношения, то, подумал Монтэгю, бедняга был прав, говоря, что на белом свете у него нет ни единого друга.
Сойдя на следующее утро вниз, Монтэгю прочел в газетах пространные описания происшествия и выяснил, что Граймз особенно не пострадал, отделавшись легкой раной на голове и сильным нервным потрясением. Несмотря на это, Монтэгю счел своим долгом нанести визит, чтобы лично справиться о состоянии его здоровья, и незадолго до завтрака поехал к Харрисонам.
Лора Хэган сошла к нему в белом утреннем туалете.
Она подтвердила сообщенные газетами добрые вести, добавив, что дядюшка сейчас спокойно почивает. Не упомянула она только о том, что врач примчался сюда как на почтовых с двумя сестрами милосердия и поместился в доме и что бедного старика миллионера лишили даже его сухого печенья и молока. Зато она
Впервые Монтэгю разговаривал с мисс Хэган с глазу на глаз. У нее был мягкий, ласковый голос, в котором слышалась едва уловимая южная интонация, и вся ее манера говорить не нарушала чар ее гармоничной, благородной внешности. Монтэгю оставался у нее ровно столько, сколько дозволяло приличие.
Всю дорогу домой он думал о Лоре Хэган. Он впервые встретил женщину, с которой ему хотелось бы сойтись ближе; женщину сдержанную, обладающую чувством собственного достоинства, способную размышлять. Но ему нечего и мечтать подружиться с ней — она так богата!
Обойти этот факт было невозможно, да Монтэгю и не пытался. Он достаточно насмотрелся на женщин с большим состоянием и знал, как они относятся к самим себе и как к ним относятся окружающие. Может быть, в глубине души они бы и хотели быть чем-нибудь другим, а не только хранительницами своих сокровищ, но желание их было напрасно: деньги шли с ними об руку, и им приходилось охранять их от многочисленных посягательств. Монтэгю одну за другой припоминал богатых наследниц; только что начавших выезжать девушек, внешне обворожительных и нежных, как бабочки, но с сердцами непроницаемыми, как стальная кольчуга. С детства их приучили считать себя представительницами финансовой силы, а всех прочих людей авантюристами, покушающимися на их деньги. Это отношение проскальзывало в каждом произносимом слове, в каждом взгляде, в каждом движении. И он снова подумал о Лоре Хэган и об огромном состоянии, которое предстояло ей унаследовать; он представил себе ее жизнь — всех этих осаждающих ее лизоблюдов, паразитов и льстецов, и плетущих вокруг нее свои сети мамаш, и любящих сестриц и кузин, придумывающих, как бы втереться в ее доверие! Какой же вывод из всего этого мог сделать человек бедный, да к тому же с чувством собственного достоинства. Один единственный — Лора Хэган для него недоступна.
Глава шестнадцатая
Вернувшись в город, Монтэгю ревностно принялся за прерванные занятия, а Элис каждый свободный от светских обязанностей час посвящала наблюдению за тем, как подвигается шитье нового платья, в котором ей предстояло поддержать честь фамилии на открывающем сезон балу миссис Дэвон. До этого великого события оставалась неделя, и общество ожидало его с таким же нетерпением, с каким дети ждут рождества. Приглашены были все, кого знал Монтэгю, и все собирались, за исключением тех, кто в это время случайно был в трауре. Отвергнутые вознаграждали себя сплетнями, вкладывая в них всю горечь своей досады и зависти.
В этот знаменательный вечер двери особняка миссис Дэвон открылись спозаранку, но лишь немногие приехали раньше полуночи. Вся фешенебельная публика считала обязательным побывать сначала в опере, а кроме того, в тот же день в нескольких домах состоялись большие званные обеды. Счастливы были те, кому после столь обильной еды и питья не напомнила о себе печень, ибо в час ночи у миссис Дэвон подавался первый солидный ужин, а в четыре часа — второй. Для приготовления этих трапез в дом Дэвонов задолго до бала вселилась дюжина дополнительных поваров: гордость миссис Дэвон не допускала, чтобы угощенье для ее гостей закупалось на стороне, у какого-нибудь поставщика готовых блюд.