Столичный доктор. Том II
Шрифт:
Первым делом мы бросились к той самой дюжине, что лежала на берегу.
Так… правый крайний точно в реанимационном пособии не нуждается. Дыхания нет, пульс на магистральных сосудах отсутствует, зрачки по пять копеек, корнеальный рефлекс тоже кончился.
— Проверяем пульс на шее! — закричал я врачам и фельдшерам, которые, впрочем, не суетились, а распределились по утопленникам.
Так, теперь ко второму. А вот это мы удачно зашли! Судороги! Жив, значит!
— Доктора! Смотрим сюда! — крикнул я всем. — Реанимация!
Вика помогает мне перевернуть молодого
В этот момент вижу, что самоуверенный Горбунов не смотрит на меня и уже перешел к искусственному дыханию. Все по пособию, что я раздал на подстанции еще весной. Только вот в нем было про реанимацию обычных больных, а не утопленников.
— Куда дышать собрался!? — заорал я на Горбунова. — Утопленник! Что в первую очередь сделать надо?
— Виноват, ревизию полости рта пропустил, — быстро сказал Михаил Александрович, поворачивая своего пациента на бок.
Я освободил своего от воды, вернул в исходное положение. Теперь качаем. Вдох, пятнадцать нажатий. Еще один вдох, еще пятнадцать нажатий. Кожа холодная, парень все продолжает синеть. Даже судороги прекратились. Ну же! Не оставляй этот замечательный мир! Вон как стрижи летают, ветерок полощет флаги…
Краем глаза я наблюдал за Горбуновым. Вроде все правильно делает. Очистил полость рта от лишнего, и нажал попутно на корень языка. Утопленника — крупного, бородатого мужика — вывернуло раз, второй. Ну и хорошо, значит, сейчас и качать есть куда, если понадобится.
Мой тоже начал двигаться, подергиваться. Забилось сердце, раздался первый, судорожный вдох. Как говорил один пятнистый товарищ «Процесс пошел».
— Зовут тебя как?
Первый вопрос, который задают врачи пришедшим в себя пациентам. Чтобы проверить, не поврежден ли мозг.
— Васька… кха-кха, — утопленник закашлялся, — Аксаков.
Помнит себя, это хорошо.
— Не стой рядом впустую! — прикрикнул я на Вику. — Иди проверь, чтобы остальные все правильно делали. Сначала удалить воду, проверить язык, только потом реанимация.
Девушка убежала вдоль по берегу, я встал на подрагивающих ногах. Оглянулся. Рядом все заняты реанимацией, неразобранных «купающихся» вроде нет.
Я пошел к городовому, вместе с зеваками глазеющего на нашу работу. Я понимаю — огонь, вода, и как кто-то другой работает. Великая триада вещей, на которые можно смотреть вечно. Но именно сейчас я против.
— Представьтесь, — велел я, когда тот на всякий случай начал изображать из себя служаку и вытянулся во фрунт.
— Городовой первого участка Пятницкой полицейской части Кожухов, вашбродь!
— Кожухов, немедленно вызывай помощь! Или тебе служить надоело? Срочно сюда полицейских, дворников, извозчиков, чтобы пострадавших в больницы отвозить! Екатерининскую, университетскую…
Тупой городовой продолжал лупать глазами и шевелить усами. Как там у Мандельштама?
'…Тараканьи смеются усища
И сияют его голенища…'
— Тебя сюда поставили форму показывать? — не выдержал я, опять заорал: — Давай, шевелись!
Вот, забегал. А то без ценного указания на повышенных тонах и думать боялся. Засвистел свисток, потом еще раз — и, как по мановению волшебной палочки начали сбегаться нужные люди. Первыми дворники, потом полицейские, среди которых появился даже околоточный надзиратель. Этот сразу ко мне подошел, увидев, как я командую помощниками. А мне что ему рассказывать? Если он до самого старшего из младших полицейских чинов дослужился, да еще и в таком серьезном месте, то уже должен знать. Зевак разогнать, пострадавших быстро увезти.
Тем временем Жиган тащил ко мне за волосы какого-то чернявого тощего мужичка в полосатом купальном костюме на лямках. Тот подвывал, пытался припасть на землю, но после живительного пинка, продолжал ходьбу по-гусиному.
— Вот! — предъявил мне страдальца здоровяк. — Стало быть, под быком моста прятался.
— Кто это?
— Ванька-Жованька, — неуклюже пошутил хитровец. — На него зеваки указали. Он плавать учил, ирод окаянный. Сколько христианских душ сгубил!
Ага, тот самый итальянец, который организовал занятия школы плавания в центре Москвы. Наверное, пока он не попал в воду, выглядел презентабельно: бело-синий плавательный костюм, усы нафабренные. Сейчас в нем форсу маловато осталось. Вряд ли он предполагал, что такая замечательная затея приведет к таким последствиям. Но переживал сильно. И громко. Встав на ноги, «Жованька» много и истово крестился на католический манер, потом бухнулся на колени, начал молиться. На латыни. Вот дура-ак!
Народ грозно на него надвинулся, я крикнул Кожухову:
— Зови еще городовых! Держите, держите!
Люди сжимали кулаки, толпа, хоть и не очень большая, недобро гудела. Напирали, раздались первые выкрики:
— Бить его!
— В реку гада!!
Сейчас полетят камни. Которые, как известно, оружие пролетариата.
— А ну осади назад!
«Не давать и не пущать» Кожухову было близко и понятно. И голосок у него оказался позычней моего — я аж оглох на одно ухо. Жиган тоже раздвинул руки во всю ширь, это впечатляло.
— Чичас кому-то по сопатке дам! Назад, варнаки!
Вроде сдали, напор публики ослаб. Я перевел дух. Еще самосуда мне тут не хватало. Спросят — кто главный был на происшествии? Доктор Баталов? Подать его сюда! Про Кожухова и не вспомнят.
Растолкав народ, я пошел к утопленникам. Мои явно старались вовсю, слышалось «и раз, и два и три». Считал Россолимо, он же делал массаж сердце мелкому подростку. Глаза подрагивают, значит ожил пацаненок. Я потрогал шею, есть пульс. Это Россолимо сильно увлекся, не заметил.
— Давайте следующего!
А следующих и не было. Все разобраны, со всеми работают. Я поблагодарил Георгия Ивановича, сделал ему комплимент. Жаль, что он в невропатологи пошел, я бы такого сотрудника у себя на руках носил — грамотный, энергичный, за дело переживает. Шучу, конечно, он у себя в клинике на своем месте. Многие его своим лучшим учителем считали. Такой зубр как академик Мясников, крестный отец советской терапии, до самой смерти вспоминал Григория Ивановича, это само за себя говорит.