Столкновение. Книга вторая
Шрифт:
Ширшиха, сжавшись в позу эмбриона, лежала на старом, продавленном диване, в доме было не топлено, в воздухе витал тяжелый дух ожидания смерти. Увидев Вадима, она с трудом разомкнула губы и протянула ему руку.
– Возьми, – прошептала она. В глазах старухи плескались неимоверная горечь, боль и тщательно скрываемая надежда. Вадим отступил на пару шагов назад. – Возьми, возьми, ВОЗЬМИ! – запричитала знахарка. – ВОЗЬМИ! Ты можешь, возьми!
Уже понимая, что еще не одну сотню раз пожалеет о необдуманном поступке, он шагнул вперед, протянул руку и коснулся маленькой старческой ладошки. Пальцы пронзило электрическим разрядом, лицо Ширшихи расслабилось, казалось, она помолодела на четверть века.
– Благословляю. Не греши, – тихо сказала знахарка, – деньги в верхней полке… Иду, Сема…
Бабка,
– Матвеевна умерла, – огорошил Вадим деда, переступив порог дома.
– Царствие небесное, – набожно перекрестилась баба Поля.
– Я ей грибов хотел… а она…
Знахарку похоронили в дальнем, старом конце кладбища рядом с заброшенной, заросшей бурьяном могилкой, на медной табличке креста которой, поднапрягшись, еще можно было прочитать: «…Семен Аристархович Ширшов род. 07V…95…», дата смерти идентификации не поддавалась, как и эпитафия под ней. На новом деревянном кресте была приделана табличка с фамилией усопшей и датой смерти; когда Пелагея Матвеевна родилась, так и осталось тайной, ни паспорта, ни каких-либо метрик в доме не нашли. Документы как сквозь землю провалились. Вадим подозревал, что она ненамного моложе покойного мужа и давно перешагнула вековой юбилей. На почте он отбил несколько телеграмм на адреса, указанные на конвертах, обнаруженных в верхней полке комода рядом с похоронными деньгами. На похороны приехал младший сын с внуком. На вид сыну было далеко за шестьдесят, да и внучок разменял четвертый десяток – здоровенный мордатый детина за рулем крутого японского джипа.
Внук знахарки развил бурную деятельность: никто в поселке и моргнуть не успел, как старый, но крепкий дом покойной и обширный земельный участок с протекающим через него ручьем и подступающим сосновым бором перекочевали в собственность ушлого потомка. Дед осуждающе проскрипел, что некоторые алчные выродки умеют маскироваться под людей, но смерть предков расставляет все по своим местам: денег куры не клюют, а на достойный памятник копейку зажал. Дрянь человече…
В конце сентября случилось то, чего Вадим боялся больше всего на свете…
Не было ни предчувствия, ни пресловутых болей в сердце и душе, ничто не говорило, что должно что-то случиться. По привычке он проснулся в половине седьмого. В это время баба Поля обычно успевала подоить корову и похлопотать на кухне, но сегодня в доме было необычайно тихо. Прислушиваясь к натужному мычанию Зорьки, Вадим вышел на порог. Странно, свет в стайке не горел. Так-так… он прошел в летнюю кухню и наткнулся на полные бадьи запаренного с вечера комбикорма. Скотину никто не кормил. Похолодев, парень рванул в дом.
Дед и баба, обнявшись, лежали на кровати. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что они больше никогда не проснутся. Вадим тихо съехал на пол, уперевшись лбом в колени. Сбылась мечта старика, пусть он и умер не с газеткой в руках, сидючи на унитазе. Смерть пришла к нему во сне, забрав с собой и его и любимую супругу. Безносая поступила в высшей степени гуманно, взмахнув косой один раз на двоих, не мучая их старческими болячками и не вгоняя в маразм.
Вадим сидел в дверном проеме, безучастно смотря перед собой. Дед и баба ушли, а как же он? Что ему делать? Как бы его ни воспитывали, ни приучали к мысли о смертности родных и близких, ни напоминали, что Смерть может прийти в любой момент, она явилась, как всегда, неожиданно. Да, ее ждали, но не в этот день и не в этот момент. Он не дожидался, привыкнув, что за спиной есть кто-то, кто направит и посоветует, тот, на кого можно положиться и кому можно пожаловаться на превратности судьбы и несправедливость жизни. Они ушли… он остался, теперь ему одному противостоять проблемам и превратностям судьбы, не надеясь на помощь и доброе слово от родного человека. Теперь он один…
Вадим тяжело поднялся и, еле переставляя ноги, поплелся к соседке. В груди было непривычно пусто. Тетка Лариса моментально заподозрила неладное, услыхав новость, ахнула, прикрыв рот ладошкой. Благодаря ее помощи он как-то пережил первый, самый трудный день. Дальше не было легче – нет, просто на парня свалились все хлопоты по хозяйству, не дав горю захватить его полностью. Перемежая дойку и кормление, он носился «по инстанциям», прося, требуя, оформляя и оплачивая, отправляя телеграммы родственникам и пытаясь дозвониться матери. Вечером второго дня порог дома переступил представительный мужчина в осеннем плаще и костюме-тройке. Гость оказался нотариусом; оказывается, старики в августе месяце, за неделю до выписки внука из больницы, составили завещание, коим оставляли все Вадиму, признав его единственным наследником. В собственность парня переходили дом, земельный участок, коллекция серебряной, еще царских времен, утвари и старинные Библии, стоимость которых он даже не брался предположить – ясно, что много, и сто пятьдесят тысяч рублей, заблаговременно снятых с книжек.
«…Не то черви, сынок, что мы едим, а то черви, что нас едят… Предай нас огню… Прах к праху, лучше удобрить пеплом медовое дерево у облепихи, чем накрывать стол червям, обойдутся без меня, вот и Полина о том же глаголет… Перед Богом все равны…» Вадим читал последние строки эксцентричного дедовского наказа и не видел слов, слезы застилали глаза. Мужчины не плачут… – плачут и еще как, только тихо, в кулак, в глубь сгораемой юности…
На похороны не смог приехать только средний сын деда – дядька Валера. Валерий Михайлович жил в Питере, он обещался прилететь на девять дней, меж тем оформив денежный перевод на двадцать тысяч рублей. Виктор и Сергей Михайловичи приехали с женами, вечером третьего дня нарисовалась и мать. Одна. Ее благоверный никогда не пылал любовью к старшему Белову, ни при жизни, ни после смерти. Мать напомнила Вадиму мордатого внука Ширшихи, когда попыталась заикнуться о продаже дома и наложить лапу на столовое серебро, но ее корысть была жестоко обломана сыном. Из дедовского наследства он передал дядьям и матери по одной Библии и на этом закрыл тему. Мать манерно обиделась, на что Сергей Михайлович указал, что на обиженных воду возят; на этой ноте она прекратила всяческие поползновения отхватить куш. Строго следуя завещанию, Вадим пригласил священника и сложил в дальнем конце огорода громадный погребальный костер, на который ушло три машины дров.
Жаркое пламя облитых соляркой поленьев скрыло гробы. Красные языки проводили души на небеса. Сельские сударушки не преминули почесать языки про последние похороны – Беловы и живыми были не совсем от мира сего, стараясь выделиться из общей массы, и после смерти отличились. Все у них не как у людей: надо же устроить представление, показать, какие они особенные… Вадиму было плевать на кривотолки – потреплются и перестанут. Пепел погребального костра удобрил землю у медового дерева с серебристой корой, там же появились два аккуратных мраморных надгробия, извещавших – «родился… умер…», а сударушки пусть треплются…
Все проходит. Постепенно парень втянулся в суровые будни деревенского бобыля. Ему было не привыкать справляться по хозяйству, за пару скорбных дней он незаметно для всех превратился из недоросля в самостоятельного взрослого мужчину, которому по плечу преодолеть житейское море. После похорон пришлось корректировать планы на осень и зиму. Вычеркнутым оказался пункт, согласно которому намечался калым на кедровых орехах. Выезд в тайгу предполагал занять пару недель, но корова, свиньи и пчелы никак не вписывались в сие расписание, поэтому от орехов пришлось отказаться. Покупателей на пчел тоже не нашлось – кому охота выкладывать деньги за семьи, не зная, как они перенесут зиму? Мало ли хозяин говорит, что протравливал и обрабатывал – клещ и обработанных пчел уничтожал за милую душу. Наступит весна, там ясно будет. Вадим прикидывал и так и эдак, по всему выходило, что от коровы к лету придется избавляться, никто не будет ухаживать за чужой животиной, пока хозяин постигает азы науки. Только что делать с домом? С посудой и Библиями проще, их можно сдать в какой-нибудь банк на хранение, а дом ни в одну ячейку не влезет, продавать он его не собирался. Сдать бы кому-нибудь внаем, но кому? Сплошные вопросы, и никаких ответов или подсказок на оные. Не надумав ничего конкретного, он решил сначала дожить до весны, а там вернуться к назревающей проблеме.