Столпы Земли
Шрифт:
В комнату, тяжело дыша, ворвался Джонатан. Филип нахмурился. Суприору не пристало влетать в помещение в таком виде. Он готов был уже пуститься в наставления о достоинстве служащего храма, когда Джонатан выпалил:
— Архидиакон Питер уже прибыл!
— Хорошо, хорошо, — успокаивающе произнес приор. — Я уже почти собрался. — И протянул ему сумку. — Отнеси это в общую опочивальню и, прошу, не носись повсюду сломя голову, монастырь — это обитель покоя и мира.
Джонатан принял и сумку, и упрек приора, но тут же сказал:
— Не нравится мне, как смотрит архидиакон.
— Я уверен: он будет справедливым судьей, а большего нам и не надо, — ответил Филип.
Дверь снова открылась, и вошел архидиакон. Он был высок и поджар, на вид — ровесник приора, с редеющими седыми волосами и довольно высокомерным выражением лица. Филипу показалось, что они раньше встречались. Он протянул для приветствия руку и сказал:
— Я приор Филип.
— Я знаю тебя, — мрачно ответил архидиакон. — Ты разве меня не помнишь?
Суровый тон гостя заставил Филипа вспомнить. Сердце на мгновение замерло. Перед ним стоял его заклятый враг.
— Архидиакон Питер, — с трудом произнес приор. — Питер из Уорегама.
— От него никогда не ждали ничего хорошего, — рассказывал Филип Джонатану спустя некоторое время после того, как они оставили архидиакона, чтобы тот смог поудобнее устроиться в доме приора. — Вечно жаловался, что мы мало работаем, или слишком сытно едим, или что службы у нас чересчур короткие. А я, дескать, всему этому потворствую. Уверен, он сам хотел стать приором. И это было бы для всех катастрофой. Тогда я поручил ему раздавать милостыню, и ему пришлось проводить большую часть времени в разъездах. Мне просто нужно было как-то избавиться от него. Так было лучше для монастыря, да и для него самого, но он, не сомневаюсь, до сих пор ненавидит меня, хотя прошло уже тридцать пять лет. — Филип вздохнул. — Еще когда мы ездили с тобой в обитель Святого-Иоанна-что-в-Лесу, я слышал, что он подался в Кентербери. И вот теперь он будет судить меня.
Они вошли в аркаду монастыря. Погода стояла удивительно мягкая, солнце было теплым, но не жарким. Пятьдесят мальчиков из трех классов учились читать и писать, и их приглушенный шепот висел в воздухе. Филип помнил времена, когда в монастырской школе учились всего пять учеников под руководством дряхлого наставника. Сколько же ему удалось сделать за эти годы! Построен новый собор; некогда убогий, вконец разорившийся монастырь превратился в процветающий деловой и влиятельный центр всей округи; Кингсбридж вырос в настоящий город. В церкви сейчас более сотни монахов служили литургию. С того места, где он сидел, Филип мог видеть удивительно красивые разноцветные окна второго яруса. За спиной у него стояло новое каменное здание библиотеки, где хранились сотни книг по теологии, астрономии, этике, математике — одним словом, по всем областям знания. Монастырские земли и угодья, на которых работали умелые и трудолюбивые люди, кормили не только монахов, но и сотни крестьян. Разве могла какая-то ложь перечеркнуть все сделанное им? Неужели процветающий и богобоязненный монастырь будет отдан в чьи-то чужие руки, какой-нибудь пешке епископа Уолерана вроде архидиакона Болдуина или самоуверенного болвана Питера из Уорегама, которые в одночасье доведут его до разорения и упадка? Неужто от огромных отар останется лишь жалкая горсточка облезлых овец, крепкие хозяйства захиреют в неумелых руках, книги из богатой библиотеки будут пылиться за ненадобностью, а красивейший собор станет постепенно разрушаться от сырости? Господь помог мне столького достичь, думал Филип, так неужели он допустит, чтобы все пошло прахом?
— И все-таки, вдруг архидиакон Питер не сочтет тебя виновным? — сказал Джонатан.
— Да нет, пожалуй, надежды мало, — обреченно ответил Филип.
— Говоря по совести, как он может?
— Мне кажется, он всю свою жизнь копил на меня обиду, и это для него счастливый случай доказать, что я был грешен, а он всегда оставался праведником. Уолеран каким-то образом прознал о наших отношениях и постарался сделать так, чтобы судьей назначили именно Питера.
— Но ведь нет никаких доказательств!
— А они ему и не нужны. Он выслушает обвинение, потом защиту, помолит Всевышнего о наставлении и объявит свой вердикт.
— Но Бог может дать ему правильный ответ.
— Питер пропустит его мимо ушей. Он никогда не умел слушать.
— И что же будет?
— Я буду смещен, — угрюмо произнес Филип. — Они могут оставить меня здесь простым монахом, чтобы я остаток дней искупал свой грех, но это маловероятно. Скорее всего я буду изгнан из ордена, чтобы исключить любое мое влияние на жизнь монастыря.
— А потом?.. Что дальше?
— Дальше, конечно, должны состояться выборы. И тут, к несчастью, на первый план выходят интересы высшей политики. Король Генрих, как тебе известно, разошелся во взглядах с архиепископом Кентерберийским Томасом Бекетом, и тот вынужден искать убежища во Франции. Половина его архидиаконов присоединились к нему. Остальные встали на сторону короля против своего архиепископа. Питер, безусловно, из этой компании. А епископ Уолеран всегда держался короля. Он и предложит кандидатуру на пост приора, которая устраивала бы кентерберийских архидиаконов и самого Генриха. Думаю, что местным монахам трудно будет противостоять ему.
— И кто же может быть этим кандидатом?
— У епископа, не сомневаюсь, есть кто-то на примете. Может быть, это архидиакон Болдуин. А может быть — и Питер из Уорегама.
— Мы должны что-то предпринять, чтобы помешать этому! — воскликнул Джонатан.
Филип кивнул.
— Но все складывается против нас. Мы ничего не сможем сделать, чтобы изменить ситуацию. Единственное…
— Что? — нетерпеливо выпалил Джонатан.
Все казалось настолько безнадежным, что Филип решил не искушать судьбу: зачем вселять в душу Джонатана напрасные надежды, чтобы тот потом испытывал горькие разочарования.
— Ничего, — отрезал приор.
— Что ты хотел сказать?
Навязчивые мысли упрямо бились в голове Филипа.
— Если бы удалось неоспоримо доказать мою невиновность, Питер ни за что не смог бы вынести мне обвинительный вердикт.
— Но что может послужить доказательством?
— Видишь ли, простым отрицанием трудно что-либо доказать. Нам остается только одно: найти твоего настоящего отца.
Джонатан чуть не подпрыгнул от радости:
— Точно! Ты прав! Мы найдем его!
— Подожди, остынь немного, — сказал Филип. — Я уже как-то пробовал сделать это. А теперь, по прошествии лет, все будет намного сложнее.
Но Джонатана уже так просто было не остановить.
— Неужели нет никакой зацепки, откуда я мог появиться?
— Боюсь, что нет. — Филип вдруг почувствовал себя виноватым в том, что разбудил у Джонатана надежды, которые могли оказаться неосуществимыми. И хотя тот совсем не помнил своих родителей, ему всегда было мучительно больно думать о том, что они его бросили. Он теперь изо всех сил стремился разгадать эту тайну и найти доказательства того, что родители, напротив, любили его. Но Филип был по-прежнему уверен, что ничего, кроме разочарования, эти попытки Джонатану не принесут.