Стоп. Снято! Фотограф СССР
Шрифт:
— Я свидетельница.
— Пойдёмте к нам, свидетельница.
— Опрашивать?
— Сначала чай пить. У нас торт есть, киевский!
Молодость и красота Подосинкиной служат ей дурную службу. С ней охотно общаются, но совершенно не принимают всерьёз.
— А позвонить можно? — соображает, наконец, она.
— Гражданка, это служебный телефон.
— Но я главный редактор газеты "Вперёд!".
— Да хоть "Пионерской правды".
— Задержанному даётся право на один телефонный звонок!
— Так вы не задержанная! Никто вас тут не держит, идите отсюда, гражданочка! Не мешайте работать!
Няшу вежливо выпроваживают за двери райотдела. Надеюсь, она найдёт возможность связаться с Молчановым, а не будет ждать меня снаружи, словно Хатико.
Скучно. Дежурный за стеклом разрывается между телефоном и радиостанцией:
— Чайка-пять… чайка-пять… я Волна… квартирная кража… диктую адрес… улица Энтузиастов… семь… двадцать два… ЭН… ТУ… ЗИ… АСТОВ... Эдуард… Николай…
Наконец, ситуация меняется. Двери отдела распахиваются и в него решительно заходит ответственный секретарь газеты "Знамя Ильич". Няша дозвонилась до редакции и меня скоро вызволят из неволи. Секретарь шествует в глубину здания, а потом оттуда раздаётся крик:
— Терентьев! Виталий Терентьев!
— Я здесь, — отзывается дебошир.
Его уводят, и у меня появляется чувство какой-то неправильности. Почему приехал не Молчанов, а эта мерзкая дама? Где Марина? Она не упустила бы возможности вернуться за мной? Какого чёрта меня здесь держат?!
Чувство усиливается, когда тётка с "вороньим гнездом" на башке величественно проходит к выходу, а за ней, понурив голову, бредёт Виталик.
— Товарищ ответственный секретарь! — кричу через решётку, —а как же я?! Обо мне товарища Молчанова предупредили?!
Не помню её имени, поэтому приходится обращаться так. Не кричать же "Эй, ты!".
— А ну, разговоры! — поднимает голову дежурный.
Тётка останавливается, а затем подходит к обезьяннику.
— Тут тебе самое место, червяк навозный—шипит она, — оболгал моего племянника. Пусть теперь увидят, какой ты на самом деле, и стоит ли тебе верить!
Племянник, ну конечно же. Как ещё подобный рукожоп мог попасть в штат областной газеты? Только благодаря родственным связям. Тётка и к делу пристроила и косяки прикрывает. Многое становится в этот момент понятным. А вот хорошего тут вообще ничего нет.
— Ветров! Альберт Ветров! — разносится по коридору.
Весёлый старлей на этот раз не улыбается.
— Подпиши, — он бросает передо мной несколько отпечатанных на машинке листков, — и можешь быть свободен.
"Я, Ветров Альберт Сергеевич… распивал спиртные напитки в парке Молодёжный… приставал к прохожим… в ответ на замечание гражданина Терентьева..."
— Это что?
— Твоё чистосердечное признание.
— И как я после этого буду свободен?!
— Скажи спасибо, что Терентьев на тебя заявление писать не стал, пожалел, — вкрадчиво говорит старлей, — ты на уважаемого человека напал. Сотрудника областной газеты. Избил. Нанёс увечья.
— Алкаш он, а не сотрудник! — говорю, — вы позвоните в издание. Его уволили сегодня!
— Заврался ты, Ветров, — милиционер качает головой. — Зря ты так. Подпиши, и скоро дома будешь. Тут административка, не больше. Отсидишь пятнадцать суток. Может, даже из комсомола не выгонят, порицанием отделаешься. Если покаешься и признаешь свою вину.
— А если, нет?
Трудно себе представить, что этот вот советский милиционер, меня сейчас бить начнёт или применять иные методы физического воздействия.
— Я никуда не спешу, — говорит, — ты хорошо подумал?
— Оговаривать себя не буду.
— Дежурный! — кричит он, теряя ко мне интерес, — уводи! В сортир не пускать!
Вот сволочь! Через полчаса понимаю эффективность этой меры. В туалете я был часа три назад, ещё в "Доме Печати". Не так чтобы мне туда сильно хочется. Но сама невозможность словно подстёгивает физиологические потребности. Через час ни о чём другом я не могу думать.
Где же Подосинкина?! Её похитили инопланетяне?! Или Молчанов приказал не дожидаться меня и улетать в Берёзов?! Сделали свои дела и бросили меня здесь в тюремной камере! Каждое движение и каждый звук отдаются болью внутри.
— Не передумал ещё? — у решётки стоит старлей.
— Нет.
— Обоссышься, языком у меня камеру вылижешь, — бросает он.
Я не знаю, сколько проходит времени. Кажется, за крохотным окошком, под самым потолком начинает темнеть. Вдруг перед дежуркой появляется Молчанов. Тру глаза, мне кажется у меня глюки.
— Вы к кому, товарищ?
Нет, дежурный тоже его замечает. Из-за спины Молчанова выходит инструктор обкома с верблюжьей физиономией. Его тут, очевидно, знают, поэтому вопросы отпадают. А следом вбегает Подосинкина и кидается ко мне.
— Альберт, как ты? Что у тебя с лицом?!
— В туалет хочу, — признаюсь, — Очень сильно.
После этого колёса правосудия начинают крутиться очень быстро. "Волна" направляет в район парка сразу трёх "Чаек". Меня выпускают, но просят задержаться. Провожают в туалет для сотрудников, а затем, поят чаем с киевским тортом.
Пока я притупляю стресс быстрыми углеводами, на подростков они тоже действуют отлично, Подосинкина рассказывает о своих приключениях.
Едва она оказалась за порогом отдела, как сразу нашла две копейки и позвонила в редакцию из ближайшего таксофона. Ответила ей ответственный секретарь, Людмила Петровна Терентьева. Собственно, это был единственный номер, который блондинка знала. Именно с секретарём она, как главный редактор районки обсуждала до этого все рабочие вопросы.
Ответственный секретарь рекомендовала Марине не волноваться и больше никого не беспокоить. Вскоре к милиции подкатили белые жигули первой модели, и Терентьева пулей залетела в здание.
Няша обрадовалась, но когда Терентьева увезла дебошира, а я всё не появлялся, снова заволновалась. Знакомый телефон в редакции не отвечал, и Марина приняла решение ехать в "Дом Печати" самостоятельно, на общественном транспорте. Беда в том, что столичная жительница Белоколодецк знала плохо, и раньше путешествовала по нему только на служебной машине или на такси.