Стоп. Снято! Фотограф СССР
Шрифт:
Чтобы не будить родительницу, я второй день подряд ночую в бывшей летней кухне, и постепенно вхожу во вкус. Помещение куда больше подходит для жизни молодого парня, чем крохотная комнатушка с мамой за стеной. Особенно если я к себе девушку приведу.
Оглядываю облупившиеся стены. Пока сюда можно привести кого-то только в полной темноте, или завязав глаза. Но лиха беда начала.
Выхожу к уличной колонке, брызгаю в лицо ледяной водой и только после этого просыпаюсь. Рано даже для Берёзова. Солнце ещё не встало, и край прямой и длинной
Прохладно. Надеваю поверх футболки серый "хемингуэевский свитер-лапшу и приобретаю творчески-богемный вид. Хоть каждый день так ходи. Жаль, что жарковато для начала июня. Надо озаботиться своим внешним видом. Встречают, как ни крути, "по одёжке". На все нужны деньги, а пока мой бюджет — минус пятьдесят рублей.
Лидка ждёт меня на улице у куста сирени. На ней модный зелёный свитер с высоким горлом и джинсы со странными опознавательными знаками в виде слонов. Индийские, наверное. Советский союз упорно не желает осваивать технологию производства джинсов, считая это, очевидно, идеологическим поражением. Но хотя бы для союзников по соцлагерю это право оставляют.
Многое в этом периоде для меня загадочно. Фанта, и даже пепси считаются напитками, достойным советского человека, а вот кока-кола, чуть ли не империалистической диверсией. Жаль, что не экономист я, ни разу, и постигнуть это своим гуманитарным мозгом неспособен. Вижу только, что Союз отчаянно проигрывает идеологическую войну загнивающему западу. Не с Горби это всё началось, ох не с Горби...
А буржуйские штаны хороши. Особенно когда обтягивают ладную попу комсомолки Лидки. Даже к клёшам мой взгляд уже привык.
Бывает так, войдёт в моду какая-нибудь непонятная хрень вроде штанов-бананов или мешковатых свитеров оверсайз, и ты думаешь "боже, как это развидеть?!". А проходит время, и ничего. Девушки даже в них не становятся уродинами. Просто такую нелепую штуку ещё сильнее хочется с них снять.
— Купальник взяла?
— Ветров, ты садист, — Лида смотрит на меня, как нахохлившийся воробей. — Неужели ты заставишь раздеваться меня в таком холоде?
— Вот ещё, — говорю, — сама разденешься.
Лидка смотрит на меня и вдруг краснеет. Неужели я умудрился засмущать эту оторву? Вряд ли. Скорее она не ожидает таких слов от скромника Альберта.
Никакого "разоблачения" я при этом не опасаюсь. Если, конечно, не начну писать письма Брежневу или требовать лавандовый раф на кокосовом молоке.
Мы обычно переоцениваем внимание других людей к собственной персоне. Людям друг на друга чаще всего абсолютно наплевать. Максимум, что они в этом случае скажут: "я от тебя такого не ожидала" или "ты изменился в худшую сторону". Простите, ребята. Привыкайте к новому Алику Ветрову.
— Нафига ты её привёл?!
— А он что здесь делает?!
Оба возгласа раздаются одновременно. Лидка и Женька — друг другу совершенно не рады. Я им устроил маленький сюрприз. Когда посвящал вчера обоих в свои планы, не упомянул друг про друга.
А
Женька не одобрял Лидку в принципе, считая, что она "крутит мне мозг". Пришлось бы долго убеждать, а мне лень. Зато теперь на месте можно убедить двоих сразу.
— Лида, он что на речке тебя никогда не видел? — говорю, — или тебе есть, чего там стесняться?!
— Нечего мне стесняться! — тут же закусывается Лида, — просто не хочу, чтобы он на меня пялился.
— Нужна ты, на тебя пялиться, —не остаётся в долгу Женька, — лучше я на жаб с гадюками смотреть буду. От них вреда меньше. Лучше б ты, Алик редакторшу свою позвал! От неё и шума меньше, и толку больше.
— Свою редакторшу?! — от вопля Лиды затихают все окрестные лягушки.
Я готов убить Женьку, опасаясь, что девушка сейчас психанёт и уйдёт. Но я недооценил Лидку. Она рывком снимает с себя свитер, а потом расстёгивает джинсы и "шагает" из них.
— Да эта ваша редакторша, по сравнению со мной — корова жирная, — заявляет она.
И тут я склонен согласиться. Если Подосинкина — милая домашняя няша, то Лидка похожа на дикую кошку, прекрасную в своём бешенстве. Грива тёмных волос растрепалась, глаза сверкают…
Хлюп… Женька издаёт горлом звук, который красноречивее всяких слов.
— Слюни подбери, — говорю ему. — Полезли в лодку.
Купальник на Лиде далёк от "мини-бикини" в три верёвочки, популярных в двадцать первом веке. Он слитный, довольно целомудренный и похож на купальные костюмы, в которых выступают пловчихи на соревнованиях.
Но я тут не эротику снимать собираюсь. За такое меня в райкоме по голове не погладят. Зато он идеально подчёркивает Лидкину фигуру, а простой геометрический рисунок только усиливает эффект.
Мы с Женькой садимся в лодку. Он с шестом на носу, а я с фотоаппаратом устраиваюсь на корме. Мы отчаливаем от старой деревянной мостушки.
— Жень, давай медленно… по сантиметру…
— Стараюсь…
— Не надо стараться… надо сделать.
Над водой поднимается туман. Он настолько плотный, что вдали выглядит как парное молоко. Вблизи это просто неосязаемая дымка, в которой запутывается свет восходящего солнце. От этого поверхность воды подсвечена лёгким румянцем, словно в смущении.
Смок он зе вотер…
На меня раннее утро всегда действует удивительным образом. Всё вокруг кажется настолько чистым, свежим и невинным, будто всемогущий Господь каждый раз после долгой ночи создаёт заново и эту реку, и этот туман, и камыши и даже Лидку в купальнике.
— Холодно-то как, ёкарный бабай, — говорит невинное творение, — Ветров, на что ты меня толкаешь...
— Смелее, — говорю, — до всесоюзной славы тебе остался один шаг.
Лодка отходит дальше, ещё немного… Стоп.