Стопроцентный американец (Исторический портрет генерала Макартура)
Шрифт:
Уважая себя, уважая в себе самом кесаря, Д. Макартур на людях предупредительно относился и к японскому императору. Когда членам японской делегации показали проект документа о капитуляции, они ужаснулись: "Разве можно так?" Ведь там было написано: "Я, Хирохито, император Японии..." - и попросили заменить "я" на "мы". Д. Макартур немедленно согласился.
Он не разрешил адмиралу Хэлси проехаться по улицам Токио в американском седле (его прислали ковбои) на белой лошади японского императора. Это уронило бы достоинство самодержца в глазах народа. Хэлси все-таки частично осуществил мечту и проскакал по Токио. Правда, на лошади, которую вывели не из императорской конюшни, а, кажется, из цирка. Однако какая разница: лошадь-то цокала под победителем и попирала таким образом землю императора, а уступали дорогу наезднику - адмиралу ВМС США подданные микадо. И вот этот на первый взгляд скорее несуразный, чем забавный случай, как раз точно опреляет истинную позицию Макартура: он не давал в обиду императора по большому счету, как важный институт власти, как часть государственного механизма, к которому относится также конюшня императора (журнал "Нью-Рипаблик", анализируя поведение Д. Макартура по отношению к императору, отметил, что полномочный представитель Белого дома и Пентагона ставил перед собой прежде всего цель поддерживать "консервативные социальные и экономические элементы Японии, которые стояли за спиной этой войны и которые с удовольствием готовили бы следующую"). Но американский цезарь чуть-чуть "ставил на место" лично Хирохито: умаляя его "божественность", тем самым прибавлял дополнительные черты к своему собственному ореолу необыкновенного человека.
Д. Макартур, казалось, серьезно решил ограничить поле деятельности правого духовного экстремизма. К тому же к концу войны в душе почти каждого японца зародились сомнения относительно синто. Вот еще почему Макартур обрушился на идеологию милитаризма, она подорвала свой авторитет в народе, и спасать ее означало вызвать против себя недовольство людей. В этих условиях представлялось выгодным выступить в роли реформатора, воителя против отсталых традиций. Государственным органам объявили о запрете оказывать помощь защитникам синто, субсидировать их. Упоминание о синто изъяли из школьных учебников (чуть позднее эти же учебники подверглись дальнейшей чистке от многого из того, что способствовало насаждению и воспитанию милитаризма). Все символы синто исчезли с общественных зданий. Срыли 8000 монументов во славу синто.
Вместе с тем Макартур торопился перехватить инициативу, он опасался: не навяжи он Библию, не заполни учебники новыми формулами, вакуум заполнят коммунисты. Д. Макартур широко открыл двери "американским идеалам". Десять миллионов экземпляров Библии по просьбе Макартура было завезено в Японию, что, по мнению главнокомандующего, означало совершение "величайшей духовной революции, какую только знал мир".
Вместе со Священным писанием на острова хлынули голливудская продукция, американские радиоволны затопили японский эфир, реклама, восхваление всего американского приобрели невиданный размах. Япония превратилась в своего рода лабораторию духовного вторжения в Азию и страны Тихоокеанского бассейна.
Но вот что интересно. По мере расширения американской идеологической экспансии происходило изменение в отношении к синто. В чем дело? Основная причина - рост рядов компартии, консолидация антивоенных, антиимпериалистических сил. Синто всегда была мощным источником и вдохновителем милитаризма господствующих, эксплуататорских классов. И разве мудро ослаблять ее до бесконечности! Если всякая религия лучше, чем коммунизм, то синто и подавно. Именно в этот период Д. Макартуру пеняли на то, что он поторопился распустить Кемпетай - кто же будет выслеживать, арестовывать "носителей крамолы"? Лишиться такой управы на коммунистов! И вот Д. Макартур, выступая с речью, говорит, что, хотя сам "воспитан как христианин, целиком и полностью придерживающийся христианского учения", он "всегда искренне восхищался многими основными принципами, определяющими восточные верования".
"Христианство,- извинялся Д. Макартур за предыдущие поспешные решения,- не отличается от них так сильно, как можно подумать. Между ними (религиями.- Л. К.) существуют небольшие различия, но каждое и каждая могут получить дополнительную энергию путем лучшего понимания другой..."
Вспомним: если бог, религия гарантируют нам идеальный миропорядок, значит, они необходимы.
Это была уже программа. Программа объединения восточных верований с модернизированным христианством для борьбы против передовой общественной мысли и ее носителей. В Японии Д. Макартур провел блестящий эксперимент, который продемонстрировал, как культурные ценности, рожденные в рамках патриархального сознания, средневековой религии, могут сочетаться с самой вульгарной, самой современной "религией", в которую превращена реклама. Так, американские компании "Дженерал моторс" или "Юнайтед фрут" рекламировали в Японии холодильники, пылесосы, морс, салат, мороженое в японских храмах под старинную музыку, сочиненную для религиозных обрядов. Девы (в этот момент они становились чуть ли не святыми) пели старые песенки во славу... кока-колы или механической зубной щетки.
Сторонники синто, внешне довольно быстро приспосабливавшейся к современности, точнее символам (в основном американским) современности, почувствовали себя увереннее после того, как Макартур изменил к ним свое отношение и особенно после принятия конституции Японии. Новый основной закон страны Д. Макартур поручил составить Мацумото, которого называли за его архиреакционность "железная рука". Однако он сочинил такое, что даже в штабе оккупационных войск смутились. Проект новой конституции не влезал даже в самые гибкие рамки буржуазной демократии.
В данном случае, думается, это была игра Макартура. Мацумото написал именно то, чего ожидал от него "Наполеон Лусона", дабы иметь возможность продемонстрировать свой демократизм. Ведь именно Д. Макартур собственноручно взялся (великолепная демонстрация!) переделывать, исправлять проект Мацумото. Он вычеркнул наиболее одиозные пассажи и таким образом, сделав из "реакционного сырья" "прогрессивный документ", мог претендовать на репутацию реформатора, на право объявить: "оковы милитаризма и феодализма", "палочная дисциплина, которой подвергались душа и тело японского народа, ликвидированы" (из новогоднего послания Д. Макартура).
После сообщений о работе над конституцией акции Макартура поднялись еще выше. Его даже сравнили с Фридрихом II, королем прусским, который оказывал покровительство Ламметри. Как известно, французский философ вел непримиримую борьбу с шарлатанством французских врачей, которые коснели в старых предрассудках и ничего не хотели знать об успехах медицины в других странах, о новых методах лечения. Ламметри обращался к совести своих коллег, он говорил, что специалист, который не следит за успехами медицины вне пределов Франции, не может быть честным гражданином. Это жулик, обманывающий публику.
Парижский медицинский факультет отдал приказ сжечь публичные выступления Ламметри. Он подвергся оскорблениям, гонениям, его уничтожали как врача, мыслящего человека, как исследователя. Грозили физической расправой. И вдруг Ламметри получает поддержку с совершенно неожиданной стороны. Со стороны Фридриха II. В письме от 18 октября 1748 года прусский король, подчеркнув жизнерадостность и огромный ум Ламметри, поделился такими соображениями: "Он враг всех врачей, но сам хороший врач. Он материалист, но сам нисколько не материалистичен". В другом письме читаем: "Ламметри - жертва теологов и дураков... Я питаю особое сострадание к преследуемым философам".
Наконец, король предоставил политическое убежище материалисту. Более того, когда гонимый французской буржуазией Ламметри прибыл в Потсдам ко двору, он был осыпан (демонстрацию устроили на всю Европу) монаршими милостями. Ламметри, на зависть многим, получил высокий пост (более важный, чем министерский) - чтец при короле. Фридрих II позволял себе до поры до времени кокетничать не столько с материализмом, сколько с материалистом, потому что исторические условия в Пруссии не созрели еще для революционного преобразования. Материалист не был опасен монарху.