Стопроцентный американец (Исторический портрет генерала Макартура)
Шрифт:
И все-таки тяжело давались уход с большого поля политической битвы, где он чувствовал себя мастером высокого класса, и привыкание к положению, в котором надо было заниматься внутренней политикой, где он сознавал себя новичком-любителем. Однако в нем еще кипели силы. Макартур не оставлял мысли вновь завоевать расположение фортуны. Но этого никак не удавалось. В чем причина? Где главный тормоз?
Конечно, сказалось размягчение характера. Кстати, любовь к модным галстукам и костюмам, изысканный аромат дорогих лосьонов рассматривались (воспитанниками полковника Бакнера) как признак того, что железная воля солдата, выкованная в Вест-Пойнте, уступает мягкотелости цивильного человека.
Появились другие несвойственные ему черты. Макартур стал испытывать чувство страха. За собственную жизнь. Он приказал телохранителю Салливану всегда иметь при себе "Смит и Вессон" 32-го калибра и постоянно справлялся, держит ли он оружие наготове. Сам же не расставался с уже знакомым нам отцовским пистолетиком. Генерал теперь никогда и никуда не ходил без оружия. А ведь раньше на войне во время боевых действий Д. Макартур буквально подставлял голову под вражеский огонь, приговаривая при этом, что "для него не отлита еще пуля, что провидение не определило сроки его жизни, а потому оно защищает его до тех пор, пока не придет срок".
Теперь боязнь терзала дух, хотя провидение не подавало никаких знаков о приближении часа. Конечно, метаморфозы в характере, пожилой возраст, охлаждение и даже нескрываемое разочарование бывших почитателей делали свое дело, служили препятствием. Немалую роль здесь сыграл и Эйзенхауэр. Генерал, ставший президентом, не мог испытывать симпатий к человеку, который долгое время был его начальником. Более того, мешал карьере (на Филиппинах, чтобы задвинуть Эйзенхауэра, Макартур порекомендовал его на пост главного полицмейстера при марионеточном колониальном правительстве). В Вашингтоне Эйзенхауэр вынужден был заниматься улаживанием личных дел Макартура, в частности, скандала с мисс Купер. Отношения осложнились еще больше, когда подполковник Эйзенхауэр попытался отговорить генерала Макартура от возложения на свои плечи эполет фельдмаршала. Больше всего уязвил "кесаря" аргумент Эйзенхауэра, простой и короткий: "Смехотворно быть фельдмаршалом на самом деле несуществующей армии". Но ведь идея стать фельдмаршалом принадлежала самому Макартуру.
Однако главное, что подливало масла в огонь антипатии, это постоянное стремление Макартура принизить роль операций в Европе, бросить тень на способности генералов, действовавших там, и таким образом представить тихоокеанский театр второй мировой войны самым главным, что, естественно, ставило его, Макартура, выше Эйзенхауэра.
Вообще-то, как говорят американцы, Эйзенхауэр не был мстителен. Однако окружение президента, желая угодить ему, считало, что в любом случае следует попридержать Макартура. И даже когда выдвинули предложение присвоить Д. Макартуру шестую звезду, его тут же отвергли - стать по званию выше Эйзенхауэра! Но вот обстоятельства, при которых возникло это предложение, весьма любопытны. И они очерчивают в жизни Макартура еще один период, хотя в американской прессе об этом стараются лишний раз не вспоминать.
Не могло не ранить сознание того, что от его услуг отказываются, что он "выдохся как поставщик духовной энергии для носителей американизма". Отчаяние, зависть, понижение сопротивляемости по отношению к программам левых сил, обида - все это подтолкнуло Макартура к трибуне с которой он и произнес свою знаменитую антивоенную речь.
Лос-Анджелес встретил хмурым небом. Было сыро, прохладно, неуютно. Но вот туман рассеялся. Выглянуло и засияло солнце. Тут же забылся трудный перелет с болтанкой. Генерал, только что жаловавшийся на усталость, заметно воспрял и с удовольствием принял предложение отправиться на открытие парка имени Макартура с мемориалом, включающим статую Дугласа Макартура и изображение островов в Тихом океане, куда он высадил свои войска в течение 1942 - 1945 годов. Обращаясь к участникам завтрака, устроенного епископальной епархией, довольный полководец сказал:
"Хотя я не получил духовного образования и не достиг совершенства в постижении теологических наук, ни одно из моих достижений в Японии не доставило мне более глубокого чувства удовлетворения, чем то, которое я получил, выполнив роль духовного наставника. Даже будучи своего рода Цезарем, я старался воздавать богу то, что является его, богово".
Что имел в виду Макартур? Можно только строить предположения. Занятие это, правда, нетрудное, поскольку деятельность наместника Вашингтона в Японии достаточно хорошо известна. Вместе с "богу богово" он воздавал "милитаристу милитаристово", "антикоммунисту антикоммунистово", антисоветчику... Трудно сконструировать подходящее даже по аналогии с предыдущим слово или найти ему замену. Выступление даже со своими загадками понравилось участникам завтрака. Через несколько часов Д. Макартур выступил перед членами американского легиона в гостинице "Амбассадор отель". Выше, в самом начале, уже рассказывалось и о сногсшибательной речи, и о реакции на нее трех Америк - правой, левой и "лежащей посредине", то есть подавляющего "молчаливого большинства" населения США. Наиболее значительным пассажем в выступлении Д. Макартура является следующий:
"Запрещение войны - единственный выход. Более того, самый действенный, при котором интересы противоположных сторон располагаются абсолютно параллельно. Это единственный выход, который, если его достигнуть, может способствовать решению других проблем".
Снова позволительно задать вопрос: изменил ли при этом свою жизненную, свою идейную позицию Дуглас Макартур? Смею утверждать, что нет. Выступал "стопроцентный американец", верный, да, пожалуй, и бескомпромиссный носитель американизма. Вспомним рассуждения основоположника прагматизма, который сегодня делит свою власть над умами американцев с богом и наукой. Прагматический метод, наставлял своих соотечественников У. Джемс, это прежде всего метод улаживания философских споров (а разве не философия, когда ставится вопрос: атомная война - человечеству, нации быть или не быть?-Л. К.), которые без него могли бы тянуться без конца или, добавим, закончиться мировой трагедией. При этом У. Джемс вспоминает о некоторых спорах: представляет ли собою мир единое или многое? Царит ли в нем свобода или необходимость? Лежит ли в основе его материальный принцип или духовный? Все это, замечает У. Джемс, одинаково правомерные точки зрения. Дискуссии, споры о них бесконечны. В подобных случаях следует, опираясь на прагматический метод, сделать попытку истолковать каждое мнение, обязательно указывая на его практические последствия. Какая получится для кого-нибудь практическая разница, если принять за истинное это мнение, а не другое? В случае, если мы не в состоянии обнаружить никакой практической разницы, то оба противоположных мнения означают, по существу, одно и то же, и дальнейший спор здесь бесполезен, неуместен и вреден.
В данном случае главный "философ" - атомная война не оставляет "никакой практической разницы" ни для СССР, ни для США. Значит? Значит, войну следует исключить. Таков вывод из выступления Макартура.
Поразительно, не правда ли? Тем более что Ма-картур не изменил своих идейных и жизненных позиций. Конечно, "отчаяния, зависти, понижения сопротивляемости" было бы недостаточно, чтобы произнести такую речь. Точнее всех определил мотивы поведения Макартура, "скрытного, сложного человека", как это ни покажется странным, его телохранитель Л. Салливан. Он преподнес прагматизм "Американского кесаря" в четкой и по-американски доходчивой, яркой форме. Телохранитель сказал: "Макартура следует сравнить с "задумавшимся ястребом". Точнее, с "ястребом", которого заставили размышлять обстоятельства, в том числе и личного порядка. Задумавшись, он увидел необходимость по-иному оценить реальную обстановку в мире и в Соединенных Штатах и сделать отсюда соответствующие выводы.
Дугласа Макартура действительно хорошо знали в США. И генерал снова пошел бы к вершинам славы, только по другому пути. Его популярность, бесспорно, снова приобрела бы общенациональные масштабы, но питаемая уже другими, прежде всего антивоенными идеями. Впервые за много-много лет либеральная пресса поместила положительные отзывы о Макартуре и его выступлении. А конгрессмен Джо Мартин предложил (его поддержал журналист Эверетт Дирксен) присвоить Дугласу Макартуру шестую звезду. Между прочим, не в последнюю очередь в пику Эйзенхауэру, который на деле никак не проявил желания обуздать "ястребов" и выполнить обещания сделать все для укрепления мира. Даже демонстрация с меморандумом Макартура вовсе не была свидетельством того, что Эйзенхауэр отмежевывается от политики "канонерок с атомным оружием". Отвергнув меморандум, президент не пошел дальше того, чтобы сдать его в архив.
Остановился и Макартур. Удовлетворившись тем, что доставил неприятные минуты своим обидчикам и одновременно испугавшись, что зашел слишком далеко, он покинул пропагандистскую трибуну в желании подтвердить, что никогда не отказывался от своих позиций, что по-прежнему там, где его (к скрытому удовольствию) величают "Американским кесарем" и "Наполеоном Лусона". Да, он, "ястреб", задумался. Уже за это, казалось бы, ему надо быть благодарным. Но как сказать? "Ястреб" ведь не изменился. И его речь была далеко не прозрением. Такие всплески чувств, которые левыми принимались за своеобразное прозрение, с Макартуром случались и раньше. Вспомним его посещение Хиросимы. Когда на месте, где упала атомная бомба, зазвучал колокол мира, он неистово начал молиться. Потом окружающие услышали: