Сторож маяка в Нейверке

Автор неизвестен

— Но разве торговля Гамбурга не дороже для вас? — спросил Николас Шоке. — Если вы построите корабли и наймете солдат, вам обойдется гораздо дороже, не говоря уже о бесполезно пролитой крови.

— Вы говорите так, как будто вы имеете в виду определенную личность, — сказал бургомистр.

— Да, господа. Сегодня утром явился ко мне один человек с предложением доставить нам Штертебекера, мертвого или связанного.

— На смерть мы не можем согласиться, — сказал седой Дитмар. — Связанного, это другое дело.

— Я

тоже так думаю, — сказал Шоке. — Я сказал ему, что совет согласится только на то, чтобы он доставил Штертебекера живым, иначе он становится как бы участником убийства. Этот человек согласился доставить пирата живым. Но он требует за это триста дукатов.

— А кто он такой? — спросил бургомистр.

— Я обещал ему назвать его имя только тогда, когда сенат согласится на эту сумму. Во всяком случае его имя должно остаться в тайне.

— Странные условия, — вспыхнул молодой Юрген Мюловартер. — Что, мы позволим изменнику делать нам предписания? Ибо ведь все дело основано на измене. Я удивляюсь, Николас Шоке, что вы взялись делать сенату подобные предложения.

Шоке гневно вскочил с места.

— Не смейте еще раз говорить такие слова, молодой Мюльвартер. Вам многое прощают, потому что все знают, что вы горячая голова и не всегда обдумываете то, что говорите в то время.

— Держите язык за зубами! — гневно крикнул Мюльвартер. — Иначе…

— Успокойтесь, господа, успокойтесь! — вмешался бургомистр. — Как можно совещаться, когда вы готовы из-за простого слова лезть на стены.

Оба сенатора все еще стояли друг против друга в вызывающих позах. Но благодаря усилиям других участников совещания они наконец успокоились, после чего Шоке продолжал холодным голосом:

— Я считал своим долгом сообщить высокому совету предложение, сделанное мне как сенатору, с просьбой передать ее сенату. Этот человек берется доставить Штертебекера и хочет за это триста дукатов. Теперь сенат должен решить, принимает ли он это предложение или нет. Если да, я назову здесь имя этого человека и представлю его сенату, чтобы все формальности были закончены.

Николас Шоке сел с решительной миной на свое место, как человек, которому нечего больше сказать по этому делу и ему остается только дожидаться решения других.

Теперь заговорил Клаус Дитмар.

— По зрелом обдумывании я нахожу, господа, что мы должны согласиться на эти триста дукатов. Ведь их придется платить только тогда, когда Штертебекер действительно будет передан в наши руку. Не правда ли, мистер Шоке?

Шоке утвердительно кивнул головой.

— Значит, мы ничем не рискуем. Арест этого разбойника стоит даже большую сумму. Я, господа, голосую за принятие предложения.

— И я, и я! — кричали бургомистр и другие сенаторы, даже Юрген Мюльвартере голосовал за принятие предложения.

— К порядку, — сказал Бальтазар Гольмстед. — Сенат единогласно решил принять

ваше предложение, сенатор Шоке. Теперь вы должны представить нам этого человека. Вы можете это скоро сделать?

— Через несколько минут, господа. Он ждет внизу в ратуше.

— Как? внизу в ратуше? как его имя?

— Вильмс Брауман, сторож маяка в Нейверке.

Все были изумлены этим ответом, ибо этот человек находился на службе у сената. Но это не могло быть основанием отказаться от его помощи, хотя сенат охотнее предпочел бы, чтобы это дело было исполнено посторонним; злые языки всегда сумеют упрекнуть сенат в слишком близком соучастии.

Но дело было уже решено, сенат не мог отказаться от своих слов, и Шоке поручено было ввести Браумана.

Над головой смелого руководителя виталийцев повисла ужасная опасность. Изменник готовился предать его в руки палача, за кровавые серебреники.

ГЛАВА II. Мерзкий обманщик

— Гей, лодочник! Что вам нужно на «Буревестнике»? — крикнули часовые на палубе адмиральского корабля Штертебекера к человеку, приблизившемуся на парусном судне к флоту виталийцев.

— Я хочу сделать вам важное сообщение, прошу разрешить мне подняться на палубу.

Часовые доложили атаману Лимпургу, стоявшему на шканцах, о желании лодочника.

Атаман Лимпург сам подошел к рейду и осмотрел пришельца, скромно спустившего свой парус, ибо лодка его тем временем причалила вплотную к «Буревестнику».

— Что вам нужно? С кем вы хотите говорить? — коротко спросил Лимпург.

— С вашим королем. Я должен сделать ему чрезвычайно важное сообщение.

— Как? вы? — сказал атаман, и в голосе его ясно слышалось презрение. — Вы, кажется, носите гамбургские цвета?

— Да, сударь. Но это не относится к делу.

— Вы знаете, что гамбуржцы наши враги, — ворчал Лимпург. — Всё, что исходит оттуда, скверно. Мы имеем все основания недоверчиво относиться с ним.

— Сударь, то, что я явился вам, доказывает, что я вам желаю добра. А то, что я открыто показываю вам мои цвета, говорит только в пользу моей честности. Разве я бы осмелился один приблизиться к вам, если бы не был вашим другом; дайте мне подняться на борт. Ваш король сам решит, важно ли то известие, которое я приношу, или нет.

— Кто вы такой, что вы хотите лично говорить с королем виталийцев?

— Я Вильмс Брауман, сторож маяка в Нейверке.

— Погодите.

Атаман удалился. Он не хотел, на свою ответственность, позволить этому в высшей степени подозрительному человеку подняться на борт, он хотел спросить на это разрешения Штертебекера. Одно то обстоятельство, что человек, находящийся на службе города Гамбурга, вообще явился сюда, возбуждало подозрения атамана, и он предупреждал адмирала не слишком доверяться пришельцу.