Сторож сестре моей. Книга 1
Шрифт:
— Решительно нет. Давай поговорим с Риллзом в понедельник. Восемь тридцать — не слишком рано для тебя? В связи с тем что до события осталось меньше двух недель, нам предстоит чертовски много потрудиться.
— Разумеется, восемь тридцать — отлично. Ты ведь знаешь, Кик, я всегда прихожу в офис к восьми.
Они все знали об этом. У нее не было никого, с кем бы она делила постель, и ничего, что удерживало бы ее дома. За исключением предстоящего обеда с Луизой, которого она ждала с огромным нетерпением, и партии в бридж, грядущий уик-энд маячил впереди как наихудшее из наказаний.
Отрадное чувство, что ее высоко ценят, ласкало самолюбие до той минуты, пока она не достигла дверей собственного офиса. Потом ее одна за другой осенили две мысли.
«Этот ребенок способен заворожить даже армию, так что она сложит оружие, — говорил о Кике ее муж Леонард. — Он самый верный сын своего отца, какого мне когда-либо доводилось встречать». Марлен была полностью заворожена «верным сыном», настолько, что даже не заметила, как ее удалили с совещания и посадили в лифт. Она вспомнила о документе с изломанными линиями имени Наташа в логотипе фирменного бланка на столе в зале заседаний правления и почувствовала дурноту. Если бы Луиза находилась в офисе, она тотчас же отправилась бы к ней, но, конечно, та, как обычно в пятницу днем, играла в клубе в бридж.
Должна ли она вечером завести об этом разговор с Луизой? Существует же какое-то разумное объяснение, возможно, какой-нибудь мелкий промышленный шпионаж, скажем, по поводу формулы помады или чего-нибудь в этом духе. Всегда найдутся вероломные люди, желающие добыть побольше денег. С этой проблемой приходилось сталкиваться всем компаниям, хотя и не в той степени, как прежде, когда «Ревлон» и «Лаудер» размещались в одном здании — Главной Обители Ароматов, как его тогда называли.
Марлен попыталась работать, но не могла сосредоточиться. В пять часов она отправилась домой. Виола тихонько напевала на кухне, что являлось хорошим признаком. Марлен предпочитала лично удостовериться, нежели спрашивать, все ли в порядке, и увидела собственными глазами, что холодная лососина приготовлена великолепно в «Базаре у Грейс».
Луиза должна была приехать на тридцать минут раньше остальных. Марлен хотела спросить Луизу, может ли та что-нибудь, ну хоть что-нибудь, сделать, чтобы превратить юбилей в величайшее событие года, если не десятилетия. Сумеет ли она рассказать Луизе о том, что видела? Марлен знала, что это будет гораздо труднее, когда они окажутся лицом к лицу. Огромные, темные глаза Луизы, затянутые паузы, которые невестка любила вставлять в разговор, все еще подавляли ее, несмотря на дорогостоящие сеансы с психотерапевтом и гипнотизером.
Принимая душ, Марлен обдумывала, как начать разговор о письме Наташи, но ничего путного в голову не приходило. Дело не только в том, что Наташа являлась главным конкурентом. Между компаниями существовала такая упорная вражда, что порой она с трудом вспоминала, что Луиза и Наташа — были родные сестры. Она сообразила, что мысленно выразилась «были родные сестры»,как будто они, словно супружеская чета, развелись или аннулировали родство. Марлен принадлежала к числу тех немногих, кто помнил то время, когда они и любили и поддерживали друг друга, как и подобало настоящим сестрам, кто знал, как Наташу вызволяли из Праги, как они работали вместе на благо компании «Луиза Тауэрс». Она также была одной из очень и очень немногих, кто знал, что между ними произошло.
Теперь, обладая даже всеми на свете деньгами и влиянием, Луиза ничего не могла поделать со своей ненавистной сестрой, чей бизнес развивался с каждым годом все успешнее — частично дело принадлежало и финансировалось фармацевтическим гигантом «К.Эвери», который намеревался вытеснить с рынка «Луизу Тауэрс» и похоронить ее. Как больно, должно быть, Луизе осознавать, что ее сестра тоже…
— Мэм, мэм…
Жалобный голос Виолы, прозвучавший из-за двери спальни, нарушил плавный ход мыслей Марлен. И как раз вовремя. Ее мысли приняли опасное направление.
— Мэм, не могли бы вы прийти попробовать суп?
Набросив халат, она спустилась вниз. Как обычно, Виолу следовало похвалить, чтобы у нее не испортилось настроение. Марлен не сомневалась, что суп обещает быть отменным. Это единственное, в чем она могла быть уверена, когда речь шла о кулинарных способностях ее экономки.
Она велела Виоле заменить свечи в светильниках на новые, пропустив мимо ушей ворчание, что их зажигали всего только раз, а затем поспешила вернуться в свою туалетную комнату и нарядиться в серо-зеленое платье от Армани, которое ей посоветовала купить Луиза.
Шесть сорок пять. Луизе нужно будет выехать из дома лишь через двадцать минут, чтобы успеть к семи тридцати. Луиза всегда была исключительно пунктуальной. Марлен приняла определенное решение и, черпая мужество в продуманных, неискренних похвалах Кика, набрала номер невестки. Было бы лучше, если бы Луиза узнала до своего приезда о письме Наташи, которое, видимо, являлось предметом обсуждения членов семьи и прочих исполнительных директоров компании. А потом они смогут побеседовать на эту тему за те тридцать минут, что останутся до прибытия других гостей.
Когда ее соединили с особняком Луизы Тауэрс и в трубке послышались первые гудки, Марлен уже придумала, как она начнет разговор.
«Вальс конькобежцев»… та-ра-ра-рам пампам-па-па та-ра… Это была ее любимая мелодия, но музыка звучала настолько фальшиво, что резала слух. Анна-Мария чувствовала, что начинается один из приступов проклятой головной боли, мучившей ее так сильно, что Мадам послала ее на обследование к своему собственному доктору, такой головной боли, что в висках стучало: «Опухоль мозга, опухоль мозга…»Доктор рекомендовал ей прекратить есть шоколад и не пить столько красного вина, диагностировав пищевую аллергию, и диагноз каким-то чудом оказался верным. Ни грамма шоколада, гораздо меньше красного вина, и головную боль как рукой сняло — до настоящего момента. «Ой, ой, пожалуйста, Господи, пусть она пройдет».
Та-ра-ра-рам пам-пам… Только когда такты зазвучали снова, Анна-Мария сообразила, что это вовсе не музыка. Это была нелепая мешанина звуков — телефонного звонка и баллады, которую играла старинная, дребезжащая музыкальная шкатулка Мадам. В смятении она представила потрепанную шкатулку, которая замолкла и снова заиграла без всякой видимой причины. Та самая, которую, по словам Мадам, та привезла в юности из Праги и где хранились ее любимые украшения, хотя большой ценности они и не имели. Золотой браслет с выгравированном на нем ее прежним именем и жемчужные сережки в форме миниатюрных флакончиков из-под духов с крошечными золотыми пробками — и то, и другое было подарено ей мистером Тауэрсом в первые годы их брака, о чем Мадам как-то рассказала ей с легким оттенком грусти.