Сторож сестре моей. Книга 1
Шрифт:
Анна-Мария попыталась заткнуть уши, но не смогла. Ее замутило, когда она поняла, что у нее связаны руки. Руки были связаны за спиной!
— Мадам… Помогите… помогите. — Она попробовала закричать, но не выдавила ни одного внятного звука.
Медленно, будто приходя в себя после наркоза, так пугавшего ее при посещении дантиста, Анна-Мария обнаружила, что лежит связанная, с кляпом во рту и завязанными глазами. Она не могла ни закричать, ни пошевелиться, лишь чувствовала на языке соленый привкус, так как катившиеся градом слезы пропитали тряпицу, которой был завязан рот. Она извивалась, вертелась, крутилась, рвалась и дергалась, но оставалась все в том же беспомощном
Бэнкс уехал на машине Мадам вместе с Пебблером — шофером и телохранителем. Он должен был завезти что-то в бридж-клуб и отдыхать до конца выходных, в то время как Пебблеру надлежало отвезти Кристину куда-то за город, подальше от ее отца, и обе приходящие горничные уже давно отправились по домам.
Анна-Мария снова всхлипнула, вспомнив кареглазого юношу — сущего ребенка — с ангельским лицом, усыпанным веснушками, позвонившего в дверь черного хода. Бэнкс предупредил ее, что из офиса должны принести пакет.
— Отдел информации, — объявил мальчик жизнерадостным голосом, очень подходившим к его внешности, которую она разглядывала на экране телевизора, контролирующего входящих в дом. — Почта для миссис Тауэрс.
Именно в тот момент, когда она открыла дверь, послышался звонок у парадного входа. Она тогда еще подумала: «Вот досада! Кто же это может быть?» Хотя уже несколько недель можно было ожидать чего угодно и кого угодно, с самого приезда этих чехов и людей, сновавших туда и обратно целый день, готовивших всякую всячину к юбилею.
Обладатель веснушек не возражал против того, чтобы подождать за дверью, пока Анна-Мария разберется с посетителем, кем бы он ни был, у парадного входа. Закрыв заднюю дверь — она готова поклясться в этом жизнью, — почему-то не заперла ее на ключ.
Телефон все еще продолжал звонить, отдаваясь острой болью в голове. Сквозь повязку на глазах Анна-Мария могла видеть лишь слабый проблеск света. Откуда он шел, из окна верхней площадки лестницы на второй этаж или же окна библиотеки, которая находилась на первом? Она не могла вспомнить, где была, наверху или внизу. Она покрылась испариной от страха, когда ей почудилось, что слышит какой-то звук. Задержав дыхание, она напряженно прислушалась. Ни звука, ничего, и также ни звука от Мадам. Что с Мадам? О, Боже, Боже!
Анна-Мария опять начала рваться — и откуда только силы взялись, — пытаясь медленно продвинуться вперед, туда, где не переставая звонил телефон, но тошнота и головокружение вынудили ее прекратить попытки.
…Она взяла трубку домофона. Голос был ей не знаком и принадлежал иностранцу, напоминая голос того чеха, Петера Малера. Однажды она уже сделала ошибку, не узнав его по голосу, и Мадам, которая вовсе не была рада визиту, сделала ей выговор за дурные манеры. Она хотела знать наверняка, что не совершает подобной ошибки, а голоса действительно были слегка похожи. Ох, прости Господи, она была уверена, что это так, но когда на экране телевизора никто не показался, она вышла из кухни в переднюю, чтобы еще раз удостовериться, посмотрев в дверной глазок. По-прежнему никого. Почему она не заподозрила неладное… почему?
Вместо этого, как доверчивый ребенок, поспешила вернуться на кухню, к мальчику из «отдела информации». Она сдавленно простонала сквозь кляп, вновь переживая ужасный миг. Не юноша ждал ее за дверью, а двое мужчин, оба в черном с головы до ног — черные маски, черные костюмы, черные ботинки, черные пистолеты. Она с криком выбежала в вестибюль, порываясь к центральной сигнализации, но один из них схватил ее за юбку, пригвоздив к месту,
Они втащили ее вверх по лестнице, приставив к виску пистолет, причем одной рукой в черной перчатке ей зажали рот, а другой выкручивали за спиной руки. Наверх, прямо к закрытой двери Мадам. Они не ожидали, что там кто-то будет.
— Мать твою! Она еще там, — выругался один из них, когда стал слышен внятный, размеренный голос Мадам, записанный на магнитную пленку.
«В 1968 году я помогла Наташе бежать. Мы не виделись более двадцати лет… это было моей самой большой ошибкой…» Потом, как бы накладываясь на запись, послышался естественный голос Мадам, нерешительный, встревоженный:
— Анна-Мария? Что это? Анна-Мария, это ты?
Горничная была не в состоянии ответить: черная перчатка душила ее. Один из бандитов толкнул дверь и обнаружил, что она заперта.
— Открой дверь, или мы убьем твою сучку.
Негодяй не кричал, но угроза прозвучала оглушительно, оглушительно. Она никогда не забудет этот голос, никогда, никогда.
Корчась от боли, Анна-Мария дернула головой туда и сюда, и случилось чудо — повязка соскользнула с глаз. Она находилась в прихожей перед спальней Мадам, наполовину в дверном проеме, касаясь головой упора двери, старинного, в форме кошки. Вместе со зрением вернулась решительность. Она подалась вперед, зацепившись кляпом за стальную кошачью лапу, и дернула голову назад, сильно поцарапавшись, но и надорвав тряпку. Снова и снова она вытягивалась, иногда цепляясь кляпом, иногда попадая мимо когтей, раня щеку и подбородок. Кровь струилась по лицу, но она двигалась как заведенная, призвав на помощь всю стойкость человека, выросшего в Пиренеях, до тех пор, пока мало-помалу кляп не ослаб и с последним рывком ее рот не освободился.
— …Это правда, Анна-Мария? Ты в опасности? — Голос Мадам был так спокоен.
И она громко зарыдала, хотя к ее затылку все еще был приставлен пистолет, а второй бандит выстрелил, сделав дыру в картине, которая ей всегда очень нравилась. Моне из ее обожаемой Франции — висевший на лестничной площадке второго этажа.
— Чем скорее мы сделаем то, зачем пришли, тем скорее исчезнем. — В голосе сквозила угроза.
На мгновение воцарилась тишина. Должно быть, Мадам попыталась включить сигнализацию, связанную прямо с полицейским участком на Семидесятой улице, а затем поняла, что система не работает. Мадам открыла дверь, ее прекрасные темные волосы были распущены по плечам, и Анна-Мария попыталась вырваться и броситься к Мадам, простирая руки. Это было последнее, что она помнила. Один из негодяев, наверное, ударил ее так, что она потеряла сознание.
Анна-Мария тихо лежала, стараясь сдержать слезы, собираясь с остатками сил, чтобы заставить себя проползти дальше по полу. Телефон перестал надрываться, тогда как она с неимоверными усилиями, оттолкнувшись ногами от стены, продвинулась в спальню.
Она закричала. Столы были опрокинуты, ящики опустошены, стулья и лампы разломаны и разбиты, повсюду валялись осколки стекла и китайского фарфора, дверца сейфа, спрятанного за небольшим полотном Пикассо, открыта настежь. Но не разор и хаос потрясли ее — нет, не потому она закричала. Кровь пропитала свежее белье на постели, где лежала Луиза Тауэрс; самая преуспевающая женщина Америки, лежала неподвижно и безмолвно.