Стоящий у Солнца
Шрифт:
— Ты вот что, парень, — наконец сказал он из темноты. — Мою дочь не трогай, понял? Еще раз увижу тебя с ней — ноги переломаю без всякого ордера. Жених нашелся...
— Иди, иди, дорогой тесть, — съязвил Русинов. — Тебя служба ждет. Да накажи теще, чтобы утром мне горяченьких блинчиков принесла. Со сметанкой!
Он шарахнул дверь и зло забряцал запором. И еще, кажется, пнул дверь, прежде чем уйти. Почему-то в сознании Русинов не воспринимал его как отца Ольги. Но тут же из защитника правопорядка участковый превратился в защитника своей дочери. И сразу исчез куда-то весь его опыт, профессиональная наблюдательность и милицейский гонор. Русинов посмотрел в окно: капитан прошел напрямую по картошке, перелез через изгородь и пропал в темноте. Любовь Николаевна знала, что
Но если капитан боится за свою капитанскую дочку, то надо немедленно бежать из этого амбара к ней. Русинов ощупал решетки на двух небольших окнах — сделано на совесть, наверное, еще до войны: гвозди самокованые, прутья не расшатать. И срублен склад крепко, бревна посажены на мох и на шканты (круглые куски дерева); пол же, судя по его непоколебимости, собран из толстых, распущенных надвое, бревен. Без лома ничего не взять... Он пошарил на стеллажах — чисто. «Мешок» был на сей раз деревянный, с видом на реку, но ничуть не уступал каменному. Там хоть была зажигалка...
Он снова лег на кровать и мысленно стал искать самое уязвимое место. Выходило, что все-таки окна и простенок между ними. Он подождал, когда начнет светать, встал и ощупал косяки. Пазух над верхними почти не оставалось, осевшее строение давным-давно сомкнуло все щели, мох между бревен спрессовался до крепости картона. Даже если выковырнуть его, на что потребуется полдня, все равно не осадить бревна простенка так, чтобы верхнее освободилось и шкант вышел из гнезда в верхнем бревне. К тому же концы бревен простенка имели шипы, прочно стоящие в пазах косяков: все сделано по правилам плотницкого искусства. Но над окнами было всего два ряда и ко второму было прибито железо. Амбар небольшой, лес давно просох, и крыша легкая. Оставалось единственное — поднять верхние ряды бревен вместе с потолком и выломать простенок.
Стараясь особенно не шуметь — хозяин, на чьей территории стояла эта тюрьма, наверняка предупрежден, — Русинов начал разбирать стеллажи. Снял доски с полок, оголив каркас, а затем оторвал четыре вертикальных стойки, сделанные из толстых брусков. Самый длинный он упер в верхний косяк окна, поставив второй конец на широкую доску, и другой стойкой стал распирать эту конструкцию, стремясь поставить первый брусок в вертикальное положение. Получался довольно мощный клин и одновременно рычаг, на который можно было давить всем телом. После нескольких рывков послышался треск вверху — ряд, перекрывающий окна, тронулся с места. Русинов ощупал пазы и с удовольствием отметил, что спрессованный мох освободился от давления. Но дальше все замерло: слишком велико стало трение вертикального бруска о доску, лежащую на полу. Требовалось смочить, но участковый не оставил ни капли воды. Пришлось использовать подручные и не совсем приличные средства.
Еще минут через пять верхние ряды бревен вместе с потолком и крышей приподнялись на два сантиметра. Можно было пальцами выковыривать мох. Оконный блок поднимался вверх вместе с косяками и решеткой. Русинов расшатал простенок, убрал мох из пазов, и образовалась щель в ширину спичечного коробка. Однако плоский и довольно толстый шкант сидел в верхнем бревне еще глубоко и прочно. Тогда он вставил доску под оконную подушку, встал на нее ногами и стал давить одновременно двумя рычагами. Заскрипели шканты, из щелей посыпался растертый в пыль мох. Он подстраховался, загнав брусок между бревен, и теперь оставалось вывернуть хотя бы одно бревно из простенка. Русинов снял головку с кровати, вставил ее между косяком и торцом бревна и, расшатывая, постепенно вытащил его из проушины. С улицы подул свежий предутренний
Амбар стоял на задворках поселкового магазина. Рядом — еще один сарай, длинный, широкий, как ангар. Вокруг — картошка. И не подумаешь, что здесь есть тюрьма... Пригибаясь, Русинов пробежал вдоль изгороди, перескочил ее и направился к дому Ольги. Крался осторожно, чтобы не будить собак, но пройти по этому поселку незамеченным оказалось невозможно. В чьем-то дворе послышался лай, немедленно подхваченный хором во всех концах.
Машины Русинова возле ворот уже не было. За калиткой трубно лаял пес, но почему-то никто не выходил. Тогда Русинов бросил камешек во двор, чтобы разозлить собаку, а сам проскочил через ограду палисадника. Прошло минут пять — дверь так и не скрипнула. По всей вероятности, дома никого не было. Он побежал к больнице и еще издалека заметил, что на крыльцо вышла мать Ольги. Русинов стал к забору. Надежда Васильевна постояла, посмотрела в сторону своего дома — видимо, встревожилась от лая собаки, и скоро вернулась назад. Ольга бы обязательно вышла, если бы находилась в больнице...
Он развернулся и пошел в переулок, вдоль огородов — к дому Любови Николаевны. Все было, как вчера, только он бежал один по чистой песчаной дороге. И здесь не было никого! Стеклянная дверь оказалась запертой на внутренний замок...
Русинов посидел на скамеечке возле цветов и медленно побрел назад, к своей тюрьме.
Повинуюсь року!
Он залез в амбар, разобрал все свои приспособления и рычаги и лег на матрац. Столько трудов приложил, чтобы вырваться на волю, а теперь приходится возвращаться, ибо ждать больше негде. Свежий ветер на восходе, врывавшийся сквозь дыру, знобил его, пока не взошло солнце. Однако все равно, скрючившись в позе эмбриона, он долго не мог согреться и, едва ощутив теплые лучи, тихо и незаметно уснул. А проснулся с испугом, что спал долго и за это время что-то произошло! Он прислушался — на улице тихий, знойный день и всего двенадцатый час. От жажды пересохло во рту, болела голова и чесалось изжаленное комарами лицо. Он осторожно выбрался на улицу; где-то трещала бензопила, доносились удары топоров — на другом конце поселка рубили дом. Он сходил на реку, напился и умыл лицо. Вдруг стало обидно, что о нем все забыли!
Не скрываясь, он подошел к дому участкового, постучал в калитку. Днем пес залаял лениво, без азарта. Калитка оказалась незапертой, и Русинов вошел во двор. «Уазик» стоял под навесом, а под ним, в холодке, лежала черная немецкая овчарка — точь-в-точь как у серогонов! Возможно, из одного гнезда, поскольку породистых собак в деревне заводят редко. Он взошел на крыльцо и постучал в дверь. На стук выскочил пес из-под машины и залаял сильнее. Надежда Васильевна вышла из сеней и отшатнулась:
— Это вы?! Опять вы?!
— Представьте себе! — с легким вызовом сказал Русинов. — Опять я!
— А где Сережа?.. Где мой муж? — чего-то испугалась она.
— Хотел у вас спросить, — он развел руками. — Ваш муж меня арестовал, запер в амбар и забыл.
— Но он повез вас в Ныроб! Хотел везти...
— Не знаю, что он хотел, но сидеть под замком мне надоело, — заявил Русинов.
— Олю... не видели? — вдруг с опаской спросила она.
— Последний раз видел вчера ночью, — признался Русинов. — Потом пришел ваш муж...
— Не знаю, что и думать, — загоревала Надежда Васильевна. — Она ушла к вам и больше не возвращалась. А теперь и отец пропал...
— А вместе они не могут быть?
— Да нет... Зачем она поедет в Ныроб?.. — Она подняла усталые глаза. Послушайте меня... Уезжайте, пожалуйста! Я даже ничего не скажу мужу. Вашу машину он исправил... Уезжайте, а?
— Не поеду, — он решительно помотал головой. — Не уговаривайте.
Надежда Васильевна обняла себя, горько подперлась рукой:
— Как вы приехали, у нас начались несчастья... Вы же опытный и зрелый человек, а Оля — совсем молодая и многого не понимает в жизни. К тому же вы женатый, есть семья...