Стоящий у Солнца
Шрифт:
— Это неправда, — проговорил он. — Я один... Я давно один. Рядом никого и за спиной — никого. Хожу и оглядываюсь... Понимаю, я вам не ко двору. Вы боитесь меня, потому что я — Мамонт... Но я не желаю никому здесь зла! Можете в это поверить? Вот Ольга поверила!
— Потому что еще глупая и романтичная, — отпарировала Надежда Васильевна. — Простите, но мне кажется, вы умышленно этим воспользовались, в своих целях. Не знаю, что вы ищете, чего добиваетесь, но обманывать молодую девушку... Впрочем, что вам говорить? Вы уже и так принесли нам много несчастья. И принесете еще... Я вам должна сказать... У Ольги есть жених,
В ушах зазвенела пещерная капель. На прямых ногах он неуверенно спустился с крыльца — пес лаял злобно, открытая его пасть была рядом, обдавало руки собачьим дыханием. Он потянулся и погладил овчарку по голове, клацнули зубы возле пальцев — никого нельзя было в этом мире ни приучить, ни сблизиться ни с кем. Пес огрызался и отторгал всякого, кто тянул к нему руку, и это горько осознавать, однако все было справедливо: мир существовал лишь потому, что умел защищаться...
Повинуюсь року!
Русинов долго бродил по песчаной чистой дороге между огородами и лесом, затем ушел на Колву, сел у самой воды, шумящей на перекате, и просидел до захода солнца. Можно было рассчитать и составить карту «перекрестков Путей», проследить полеты птиц, расположение звезд, можно было проникнуть нематериальной, бесплотной мыслью в глубину веков, можно было вырастить в космосе магический кристалл, способный чувствовать магнитное поле Земли, но ни разумом, ни какими иными средствами невозможно было познать стихию человеческого духа, замкнутого и обособленного мира, существующего параллельно земному и привычному. И когда пути их пересекались, возникало обманчивое чувство, что можно из одного перейти в другой, что он, этот иной мир, живет по таким же правилам и законам.
А он был сам по себе и бежал, как река, имея русло, берега, и никогда не смешивался, не растворялся, не уходил в песок.
— Человек бежит, вода бежит, а лодка плывет...
Тут же на берегу он решил никогда не уезжать отсюда. Ну разве что под конвоем... Он присмотрел себе место за рекой, на самом мысу, и задумал поставить там дом. По своей природе он был вятский мужик и топор умел держать с детства, независимо от того, чем занимался и как прожил жизнь. Оттуда, с горы, он бы смог каждый день видеть этот загадочный параллельный мир и ее в этом мире...
В сумерках Русинов вернулся в свою тюрьму и вспомнил, что ничего не ел со вчерашнего обеда. Почти ползком, как в детстве, он забрался в чужой огород, надергал мелкой, еще не вызревшей морковки, нащипал перьев лука и сорвал с грядки два больших огурца. Жалко, не было соли, но от нее следовало отвыкать...
Он забрался через пролом внутрь амбара, сложил добычу на кровать и только собрался есть, как услышал за стеной шаги. Забряцал замок на двери, грохнула упавшая накладка, и вместе с этими звуками пропал аппетит. Участковый внимательно осмотрел помещение, вырванный простенок и покачал головой:
— Что же ты не сбежал, гражданин Русинов?
— Сбежал бы, да некуда, — сказал он. — Между прочим, арестованных полагается кормить.
— Ну, ешь, — разрешил участковый. — Морковки наворовал...
— Теперь не хочу...
— Дело твое. — Участковый достал из кармана тугой свиток бинта. — Ты извини, я тебе глаза завяжу. Так надо.
— Завязывай, если надо, — согласился Русинов. Капитан стал бинтовать ему глаза, стягивал плотно
— Только не сдергивай, — предупредил он. — А то ослепнешь, без глаз останешься.
И повел куда-то, придерживая за рукав.
Потом его везли в коляске мотоцикла, и Русинов отмечал, что ночью с завязанными глазами он совершенно не может ориентироваться. Казалось, будто они кружат, спускаясь с холма на холм, и, судя по скорости, дорога была малонаезженная, в ухабах, с какими-то резкими зигзагами — похоже, объезжали камни. Невозможно было даже определить, в каком направлении они движутся. Через полчаса потерялась всякая мысленная привязка. Сквозь бинт он лишь смутно видел серый свет фары. Его могли сейчас высадить, бросить одного в лесу, и выбирайся потом как хочешь, однако он понимал, что вся эта затея совершается не ради этого. Если хранители решили наказать его, то после Кошгары придумали бы что-то существеннее. Он ничего не спрашивал: нефритовая обезьянка возбудила какое-то действие, началось качественно новое движение, но с совершенно непредсказуемыми последствиями. В каком-то месте мотоцикл на секунду притормозил, и на заднее сиденье подсел молчаливый, невидимый человек, после чего дорога потянула в гору и участковый часто переключал передачи.
Русинов уже потерял и ориентацию во времени, когда мотоцикл остановился и заглох. Тот, подсевший по пути человек, подал ему руку, помог выбраться из коляски и куда-то повел. Чувствовалось, что вокруг лес, под ногами бренчали камни. Участковый остался возле мотоцикла. Оступившись, Русинов машинально схватился за провожатого и наткнулся руками на автомат, висящий у того под мышкой.
— Осторожно, — спокойно проговорил провожатый. — Иди со мной рядом.
Так они прошли километра три, а может, и больше. Чернота перед глазами начала медленно светлеть — наверное, уже было утро. Наконец они перебрели небольшой ручей, поднялись в горку и оказались перед какой-то стеной: большие предметы впереди каким-то образом Русинов чувствовал. Бесшумно отворилась дверь, и его впустили в какое-то просторное помещение, где горел свет. Провожатый подвел к стене и усадил на лавку.
— Сидите здесь, — был приказ.
Провожатый куда-то удалился, но в помещении оставался еще один человек, возможно охранник, — доносилось едва слышимое дыхание. Русинов пошевелился в ответ раздался тихий рык. Надзирателем оказалась собака, лежащая в метре от ног... Прошло минут пять, прежде чем в помещение кто-то вошел.
— Здравствуйте, Мамонт, — раздался негромкий и очень знакомый голос.
— Здравствуйте, — проронил он и встал: вошедший стоял перед ним.
— Вот ты какой. — Невидимый человек, похоже, рассматривал его. — Жаль, не вижу твоих глаз... Ну, садись.
— Как мне вас называть? — спросил Русинов и сел.
— Авега.
— Авега?! — Он снова вскочил.
— Да, я — Авега, — со знакомой интонацией промолвил человек. — Только не тот, которого ты знал. Садись.
Русинов послушно сел. В помещение вошел кто-то еще и затаился.
— Мы всё о тебе знаем, Мамонт, — проговорил Авега. — И давно наблюдаем за тобой... Когда в твои руки попал Владимир Иванович Соколов, мне очень хотелось, чтобы ты когда-нибудь попал в мои.
— Понимаю вас, — проговорил Русинов.