Стоять до последнего
Шрифт:
– Карантин, – сказал Миклашевский.
– Молчать! – рявкнул охранник.
Ночной надзиратель, разбуженный шумом, уже стоял в дверях небольшой дежурки, позевывая и недружелюбно оглядывая новичков. Он провел их дальше и открыл дверь в камеру, которая служила сортировочной – местом, в котором держали вновь прибывших до распределения по баракам.
– Спать! – приказал надзиратель и, закрыв дверь, щелкнул задвижкой.
Камера была совершенно пуста, в ней не было даже простых нар. Над дверью, огражденная проволочной сеткой, тускло светила электрическая лампочка. На противоположной стене высоко,
Часть заключенных уселась вдоль стены, бронируя место для спанья, другие принялись вышагивать от окна к дверям.
– Что, блатяги, приуныли? Может, закурим? – Миклашевский стоял посредине камеры и небрежно подбрасывал вверх пачку махорки. – Вот и газеты на закрутки есть. Вы бросали «Русское слово», когда этой дрянью нас пичкали фрицы, а я подбирал…
В камере воцарилась тишина. Все смотрели на Миклашевского, как на фокусника, который совершил немыслимый трюк. Потом раздался дружный смех и радостные восклицания. Уголовники сгрудились вокруг Миклашевского, разглядывая его так, словно видели первый раз в жизни.
– Вот это номер!
– Чистая работка!
– Ну, ты и отколол!
Люди, привыкшие воровать и прятать, с профессиональным знанием оценивали мастерство Миклашевского. Посыпались вопросы:
– Как же тебе удалось, а?
– Где заначил?
– Легче простого! В шапке! – пояснил Миклашевский.
– В шапке?
– Ага.
– Покажь.
– Видите наушники. Когда нас вели на обыск, кто-то сунул мне пачку махры и шепнул: «Заначь». Я сунул махру в наушники и повесил шапку на крюк. Вроде она там и висела, вроде не моя. После обыска, улучив моментик, когда кто-то из вас забузился и фрицы на него вытаращили зенки, шапочка оказалась снова у меня. Ее на кумпол, махру – в карман. Вот и весь фокус!
Миклашевский сыпал блатными словечками.
– Давай рви газету, кореш! – обратились к Миклашевскому. Игорь дал газету. Половинку ему тут же вернули.
– А где возьмем огонек?
У одного нашлись две обломанные спички. Но не имелось коробка, чтобы зажечь.
– Будем делать огонь, – сказал длинный парень, лицо которого было в шрамах, а на кончике носа темнели следы укуса зубами.
Двое, самые крепкие, стали у стены, а он, положив самокрутку за ухо, забрался им на плечи и дотянулся до оконной решетки. Ухватившись рукой за прутья, долго дышал на грязное стекло, вытирая его ладонью, рукавом. Снизу вся камера наблюдала за ним, как смотрят в цирке за гимнастами, работающими на высоте под самым куполом. Вычистив стекло, он взял спичку двумя пальцами у самой головки и начал ритмично водить ею по стеклу. Прошла минута, другая. И вдруг вспыхнул оранжевый огонек.
– Порядок на Центральном рынке!
Стали сворачивать самокрутки. Жадно глотали горячий дым, как уставшие пловцы торопливо хватают воздух. Потом бережно и точно разделили махорку. Укладываясь спать, хвалили Миклашевского:
– А ты, кореш, хват, хотя и перебежчик.
– Может, я специально драпанул сюда, чтобы погулять. Там же сейчас никакой малины нет, сплошные облавы, – ответил как бы между прочим Миклашевский, располагаясь у стены.
Утром, после проверки, когда их обратно загнали в камеру, Миклашевский сел на пол, прислонился к стене и от нечего делать вынул оставшийся кусок газеты. За эти дни он ни разу так и не взглянул ни на одну из них, просто не желал знакомиться, как он считал, с «печатным дерьмом». Пробежал глазами по строчкам. Конечно же, он не ошибся. Сплошное восхваление «доблестных войск фюрера, освободителя государства российского».
– Кореш, рвани-ка полоску для «козьей ножки»! Долговязый парень, лицо которого было в шрамах, примостился рядом.
– Сейчас.
Игорь машинально перевернул полгазеты, чтобы удобнее было оторвать бумажную ленточку, и его взгляд остановился на подписи под статьей. В глаза бросились черные крупные буквы: «В.А. Зоненберг-Тобольский». Статьи самой уже не было, ее искурили еще вчера, оставался лишь кусочек последнего абзаца и подпись автора.
– Рви, кореш! Или жадничаешь?
– Самому пригодится, – ответил Миклашевский, пряча остаток газеты в карман.
Надо же так случиться, что уцелела именно эта часть, а не другая! «Везет мне, фортуна улыбается! Вчера вечером могли ее искурить». И он никогда бы не догадался, что упустил возможность естественную, лучше которой и не придумаешь! Связаться с предателем-родственником, установить контакт с трижды проклятым Всеволодом Александровичем. В ушах зазвучали слова Ильинкова, сказанные на инструктаже: «Самое главное, никогда не спеши, не торопись. Будь внимателен, осмотрителен. В нашем деле мелочей нет!» А вот сразу же совершил глупость – держал несколько дней газеты, но на них смотрел свысока, как на «печатное дерьмо»… Может быть, в тех газетах, что роздал еще на пересылке и в вагоне, можно было почерпнуть что-то важное и ценное.
– А ты, выходит, жлоб!
Уголовник таил со вчерашнего дня неприязнь к перебежчику. Как-никак, а именно он, перебежавший к немцам, оказался ловчее и смекалистей самого пронырливого жулика. Пачка махорки, которую он так ловко пронес в камеру, сразу подняла авторитет перебежчика в глазах дружков уголовника, и он чутьем уловил надвигающуюся опасность – потерю атаманства. И потому решил не упускать случая, чтобы поставить перебежчика на место.
– У нас жлобам дают по сопатке!
Миклашевский, занятый своими мыслями, сразу не обратил внимания ни на слова уголовника, ни на тон, какими они были произнесены. Лишь последняя фраза насторожила его. Уйти от удара ногой, уклониться он не смог. Лишь инстинктивно качнулся телом, мгновенно среагировав на опасность, и одновременно провел левой рукой самый обычный отбив, как не раз выполнял этот прием в бою на ринге, отбивая кулак, так что нога уголовника, едва коснувшись тела, врезалась носком тяжелого сапога в стену.
– А-а! Шкура продажная! – взревел уголовник, кидаясь на Миклашевского.
Но Игоря уже на старом месте не оказалось. Он был в стороне и в следующую секунду находился на ногах.
– Ты что, сдурел? – Миклашевский пытался унять уголовника. – Охолонь чуток!
– Я те покажу, стерва! Пасть разорву и зенки повыкалываю!
Миклашевский драться не хотел. Он понимал невыгодность своего положения – что можно сделать одной рукой? А вокруг внимательные пары глаз следят за каждым движением, готовые в любой миг поддержать своего вожака.
– Бей гада!