Стоять до последнего
Шрифт:
– Спасибо, Вальтер! – прошептала она и на какой-то миг представила себе самое невероятное: как она проводит ладонью по его лицу, по щекам, глазам, губам…
Потом быстро развернула листок и пробежала глазами текст, написанный все тем же ровным мелким почерком:
«Центр, директору.
На ваш запрос от 16.11.42. В Германии усиленно готовятся к весенней кампании. В декабре – январе призваны на службу 650–700 тысяч молодых солдат в возрасте 19–20 лет. Идет ускоренным темпом обучение. В штабе германского командования разрабатывают планы нанесения главного удара южным крылом. Специалисты обеспокоены не столько самими потерями на Восточном фронте, сколько качеством этих невозвратимых утрат. На полях России уничтожены многие лучшие подразделения, которые имели боевой опыт и до сих пор выигрывали все сражения, покорив почти всю Европу».
Не успела Марина до конца прочитать радиограмму, как послышался настойчивый стук в дверь и раздался мужской голос:
– Откройте!
Марина на миг растерялась. «Гестапо! – мелькнуло ужасное предположение в голове. – Провал!» Она, не осознавая свои действия, нервно скомкала листок с текстом и сунула его в рот. Потом схватила плитку шоколада, сдернула обертку, намереваясь откусить кусок и сжевать вместе с бумагой…
– Откройте! Я электротехник!..
– Сейчас!
Марина, окинув комнату придирчивым взглядом и не найдя ничего подозрительного, открыла дверь.
– Разрешите войти, мадам? Я из городского хозяйства.
– Но я электротехника не вызывала.
– Проверка, мадам, и профилактика.
– Входите, – Марина посторонилась, пропуская электротехника, и тут же языком загнала скомканную бумажку за щеку. На сердце немного отлегло: может быть, и вправду обычная проверка электросети?
Электротехник, положив на стул свою сумку, не обращая внимания на Марину, стал тщательнейшим образом осматривать всю проводку, ощупывать каждую розетку, оглядел настольную лампу…
Улучив момент, Марина поднесла к губам шоколад, незаметно взяла изо рта радиограмму и сунула ее в карман.
– Одна живете? – спросил между прочим электротехник, не оборачиваясь, и, нагнувшись, стал заглядывать под кровать.
– Там проводки нет, – сухо ответила Марина.
– Мое дело все осмотреть, – деловым тоном отозвался тот. – Чайник, мадам, кипит.
– Вижу.
Он ушел через четверть часа, оставив после себя в комнате запах дешевого табака, кожи и рабочей одежды.
Закрыв дверь на ключ, Марина торопливо развернула скомканную мокрую бумажку. Буквы расплылись, смазались. Но прочесть все же можно.
Раскрыв на нужной странице роман Дюма «Три мушкетера», она стала шифровать донесение. На душе у нее было неспокойно. Когда человек живет двумя жизнями – одной явной, а другой тайной, – то любое вторжение в его квартиру вызывает невольно всякое опасение. Так было и с Мариной. Она себя всячески успокаивала, мол, это был приход самый обычный, рядовой, но в то же самое время ей почему-то казалось, что приход электротехника был неспроста, что это в какой-то мере было похоже на открытый внезапный обыск. «Завтра же надо сообщить об этом Вальтеру», – решила она и достала из шкафа чемодан с приемником и передатчиком.
Быстро настроилась на нужную волну. Центр отозвался на первый же позывной сигнал. «Ждут меня», – подумала она и стала отстукивать цифры радиограммы.
Потом приняла указания Центра. Окончив сеанс, спрятала аппаратуру, принялась дешифровать радиотелеграммы из Москвы. Первая была адресована, как всегда, тому неизвестному, кто писал ровным мелким почерком:
«Все внимание уделить немецкой армии. Следите за передвижением войск на восток из Франции, Бельгии и других западных районов».
На пятые сутки они стали приятелями.
Миклашевский выказывал открытую симпатию товарищу по камере, и Петро постепенно сбавлял подозрительность. Когда двое сидят в одной камере и, кроме четырех стен, ничего больше не видят, они играть в молчанку долго не смогут. Несчастье сближает людей. Сначала пошли разговоры на отвлеченные темы, потом нашлись и точки соприкасания. Вспоминали жизнь до войны, прочитанные книги, кинофильмы…
Поздно вечером, когда они лежали на нарах и тихо вели разговор, Петро сказал:
– А я ведь тебя знаю, видел до войны. Ты же боксер, верно?
– Да, боксер, – ответил Игорь, совсем не ожидавший такого поворота, внутренне настораживаясь. – Где же?
– В Питере. Мы как раз после Первомая на экскурсию приехали туда и вечером смотрели боксерские бои.
И Петро подробно рассказал, как их, троих комсомольских работников, премировали туристскими путевками в Ленинград, как у него гудели ноги, а голова пухла от впечатлений: ходили в Смольный, потом в Зимний дворец, Эрмитаж, Русский музей… Он приводил такие подробности, что у Игоря всякие сомнения отпадали.
– Потом вечером нам дали билеты на боксерские соревнования. Мои товарищи отказались, а я пошел, – продолжал Петро. – Бокс я люблю. Сам немного тренировался, баловался в перчатках, но мастер из меня не получился… Работенка комсомольская все часы забирала. Я инструктором в райкоме был.
Миклашевский слушал, не перебивая. Воспоминания унесли его в недавние дни, ставшие уже далеким прошлым, – прошел почти год с того памятного боя на ринге. Даже не верилось, что это было!
– А против тебя дрался этот морячок… он чемпионом был, – говорил тихим голосом Петро. – Фамилию я его не запомнил.
– Иван Запорожский, – подсказал Миклашевский.
– Да, да, он самый. И как ты его, а? Здорово!.. Особенно во втором раунде. Ударчик у тебя был, я скажу, что надо!.. Высший класс! Публика визжала от радости. А я все ладони отбил, так тебе хлопал. Ты же тогда чемпионом стал, верно?
– Да, стал, – ответил Миклашевский. – Бой был трудным…