Стоять до последнего
Шрифт:
– Товарищ Сорокин! Товарищ военпред! В дверях стояла высокая девушка в накинутом наспех сером пальто и махала рукой:
– Скорее! Москва на проводе!
– Доедайте без меня, – сказал подполковник, потом повернулся к Мингашевой: – Бери, Галя, шефство над танкистом. Расскажи, что и как надо, он парень смышленый. Фронтовик, одним словом! А я побежал.
После ухода Сорокина они несколько минут сидели молча, сосредоточенно орудуя ложками. Томительное молчание затягивалось, и Кульга, злясь на себя, никак не мог подыскать предлога для разговора. Не брякнешь же сразу: «Холостая вы или замужняя?» Он только видел перед собой ее руки, небольшие, сильные, привыкшие к труду. Набравшись духу, поднял глаза – Галия смотрела в свою алюминиевую тарелку, и ему стало неловко оттого, что он так разглядывает девушку.
Миска подполковника, наполненная супом, стояла между ними. И рядом лежал кусок хлеба. Кульга, вздохнув, взял миску и хотел было разделить на двоих, но Галия опередила его:
– Ешьте, ешьте! Я сбегаю за чайником!
И убежала. Григорию ничего не оставалось делать, как приняться за суп командира. Галия пришла с чайником, когда Кульга уже докончил похлебку.
– Стаканов нету, – извиняющимся тоном произнесла она, ставя на стол две пол-литровые банки.
– На фронте мы из касок пили, – сказал Кульга.
– У меня урюк есть, – Галия вынула из кармана платочек, развернула и положила четыре янтарных шарика.
– Абрикосы, – сказал Кульга, потом спохватился. – У меня же сахар! В вещмешке, я оставил его в кабинете Сорокина. Я сбегаю…
– В другой раз, а то сейчас перерыв кончается, – Галия разлила в банки горячую воду. – Пейте!
– Будем с хлебом и абрикосами, – согласился Кульга и разделил командирскую горбушку на две части, подал одну Галие. – Пожалуйста!
Она взяла кусок горбушки, улыбнулась. Григорий почувствовал себя счастливым и свободным.
До позднего вечера Кульга трудился рядом с Мингашевой. Принимать готовые боевые машины оказалось далеко не таким простым делом, как ему казалось. Он, знавший машину назубок, несколько раз попадал в довольно неловкое положение, когда Галия заставляла его обращать внимание на те детали, мимо которых он проходил, не задерживаясь на них взглядом.
Выводя новую боевую машину из сборочного цеха, Кульга чувствовал себя в своей стихии. Управлять «стальным конем» он умел отменно. Однако развернуться на тесном заводском дворе, заставленном готовой «продукцией», было негде. К ночи похолодало, круглая луна освещала неярким светом ряды «тридцатьчетверок». Сборочный цех грохотал и озарялся синими молниями электросварки. Главный конвейер двигался медленно, и на глазах Кульги рождались боевые машины. Пахло краской, кожей, железом, солидолом…
Григорий с непривычки скоро устал, но не подавал вида. Когда кончилась смена, Мингашева вызвалась проводить Кульгу к матери его товарища по палате, чтобы передать письмо и посылку.
– Это не так далеко, – пояснила она, прочитав адрес. – За полчаса доберемся на трамвае. Я там сама живу.
– Сначала предупредим подполковника, – сказал Кульга.
Сорокина в заводоуправлении они не нашли. Его вызвали в горком партии. Кульге передали записку, в которой подполковник указывал, как найти гостиницу, где у Сорокина была комната.
– Пошли, – сказала Мингашева, и Кульга последовал за ней.
Они удачно сели на трамвай, вскочив на площадку. В переполненном трамвайном вагоне их стиснули, прижали друг к другу, и Кульга сквозь шинель невольно чувствовал близость Галии. Растопырив руки, он старался как-то оградить свою спутницу, но на передней площадке их притиснули к окну, забитому куском крашеной фанеры, и он стоял, почти обнимая девушку.
За время войны, за месяцы, проведенные в госпитале, Кульга отвык от городского транспорта, от обычной трамвайной толкотни и тесноты и потому чувствовал себя неловко, тем более что рядом, прижавшись к нему, застыла девушка. И трудно было понять, то ли она сама к нему прижалась, то ли так уж случилось в тесном вагоне, что ей просто некуда отступить. Все попытки Григория продолжить разговор кончались неудачно. Галия почему-то стала отвечать односложно, короткими фразами, и по ее тону он не мог угадать – сердится она или просто безразлична к нему?
Кульга тоже молчал, уставившись в отломанный уголок фанерного листа. Постепенно в трамвае становилось свободнее, люди выходили на остановках. Потом, когда они вышли из трамвая, Галия снова стала разговорчивой, даже веселой. Кульга шагал рядом, стараясь не выдать нахлынувшего волнения. Они брели по безлюдным улицам. За деревянными заборами брехали собаки. Под ногами похрустывал тонкий ледок.
Григорий мысленно корил себя за робость, за то, что не взял девушку под руку, а теперь момент упущен. Луна стояла высоко и заливала всю округу бледным серебристым светом, отчего дома, деревья и подтаявший снег на улице казались какими-то неестественными, таинственными. То там, то здесь в темных домах теплыми квадратами вырисовывались освещенные окна.
– Скоро? – спросил Кульга.
– Сейчас, немного осталось.
– А вы знаете, где они живут?
– Нет, просто улица знакома, – ответила Мингашева. – Какой там номер?
Кульга назвал номер дома. Он запомнил номер и потому даже не вынул из кармана письмо. Во дворе женщина снимала с веревки замерзшее белье.
– Эй, хозяйка! – окликнул ее Кульга. – Марфа Харитоновна здесь живет?
– Здесь, – ответила женщина, поворачиваясь к Кульге и Мингашевой.
– Тогда принимайте гостей! – уверенно сказал Кульга, шагая к дому.
– Проходите, проходите! Только Марфы Харитоновны-то еще нет, она не пришла с завода, – сказала женщина, пристально вглядываясь в незнакомых людей.
– А скоро она придет? – спросила Галия.
– Да вот давно должна быть, а что-то задержалась… Работа у нее такая, – женщина подошла ближе.
– Вы Лиза… Простите, Лизавета Миклашевская? – спросил Кульга.
– Да, Миклашевская… А вы, собственно, кто будете?
– Товарищ вашего мужа…
– Кульга? – выдохнула сдавленным голосом Лизавета. – Неужели вы?
– Он самый! – улыбнулся Григорий.
– Мне о вас много рассказывал Игорь… Что ж мы тут стоим?.. Проходите, проходите. Мы ждали вас дней через пять, не раньше, Федор, сын хозяйки, в письме сообщил… Вот радость какая!
– Давайте я вам белье собрать помогу, – предложила Мингашева.
– Да никуда оно не денется, идемте в дом… Вы прямо с поезда?